Таня Разумова
Осень 1941 —лето 1943

Война застала семью Разумовых на даче, неподалеку от станции Волховстрой. Танин папа, доцент горного института, в это время был на военных сборах, и семья проводила лето неподалеку от папиного лагеря. Пришлось возвращаться домой без папы, а он стал воевать в батальоне технического обслуживания на фронтовых аэродромах.

Вскоре на семью обрушилось горе: умер старший брат Тани — Олег. Тяготы войны, обрушившейся на мирных людей, помешали врачам распознать аппендицит. Мальчика подержали два дня в больнице и выпустили. Все взрослые были заняты необычными заботами, и мальчик был предоставлен самому себе. Когда боль прошла, он решил погонять мяч. Вскоре Олег умер от перитонита. Ему было 11 лет. Умер не от ран, не от голода, но, в сущности, он стал одной из первых жертв войны, перевернувшей наш мир с ног на голову и лишившей детей родительского присмотра. Танечке было восемь лет, но она навсегда запомнила этот страшный день, 8 августа. Девочке казалось, что страшнее ничего не может быть.

В связи со смертью Олега мама и Таня не эвакуировались с Горным институтом и остались в городе, обреченном на лютый голод и стужу. Но никто об этом не мог знать, и в сентябре дети пошли в школу, проучились недолго. Не стало ни света, ни тепла, и школу закрыли. Вначале мама пыталась учить Таню дома по программе второго класса, но занятия пришлось прекратить, не хватало времени. Мамины силы в светлое время уходили на оборонные работы, разборку обгоревших деревянных домов на дрова, поиски пищи. Откуда-то из пригорода мама привезла мешок наружных темно-зеленых капустных листьев, их называли хряпой. В доброе довоенное время они считались отходами, несъедобными для людей, их скармливали свиньям. Мама посолила хряпу, и она оказалась вполне съедобной на голодный желудок.

Когда мама уходила на свою работу, Танечка оставалась одна в большой коммунальной квартире, где было шесть комнат. До войны здесь жили пять семей, 13 человек. Пять человек эвакуировались. Зимой сорок первого умерли три сестры Голубевы, балерины из кордебалета Мариинского театра. На Таниных санках мама отвозила их тела в здание «стеклянного рынка» где складывали трупы, чтобы потом похоронить в братской могиле.

Танин папа был на фронте. В квартире остались Таня с мамой и пожилой сосед-архитектор. В ожидании холодов с его помощью установили железные печи-буржуйки, трубы выводились в печной дымоход или в форточку. Так и обогревались. На консультацию к соседу приходили разные люди, и он охотно объяснял им конструкцию печки. Люди уходили с надеждой, что она сможет согреть детей и позволит продержаться до весны.

На печке согревали воду, которую брали из речки Смоленки. Нечистоты выносили во двор, они расплескивались по лестнице и превращались в ледяную корку.

Всю зиму Таня не выходила на улицу. Весь день девочка сидела у окна и читала, читала. Благо, книг в доме было много. Девочка была убеждена, что надо отвлечь мысли от еды, иначе можно сойти с ума, мама так сказала… Радио никогда не выключалось. Во время воздушной тревоги передавали только туканье метронома, он звучал часто-часто, как испуганное сердце. После ликующего горна отбоя воздушной тревоги метроном своими редкими ударами успокаивал Таню. Девочка с нетерпением ждала очередного выпуска известий. В то время они были горькими и страшными. Таня на всю жизнь запомнила ужасную фразу: «Сегодня наши войска оставили город Харьков», и даже суровую интонацию диктора запомнила.

Иногда мама закутывала Таню, завязывала лицо шерстяным платком до самых глаз, и они шли к маминой младшей сестре, тете Кате, которая погибала от дистрофии. И они шли поддержать ее хоть чем-нибудь. Мама была не уверена, что хватит сил, чтобы вернуться домой, и поэтому брала с собой Таню. Лучше быть всем вместе. И они шли, с трудом переставляя ноги, на сорокаградусном морозе, с Васильевского острова на Петроградскую сторону. Проходя перед сквером, что находится на углу Большой Пушкарской и Введенской улиц, Таня с ужасом смотрела на многоэтажный дом, расколотый бомбой так, что на каждом этаже остались половинки комнат, в них сохранились даже обои и мебель. Домашняя утварь свисала на улицу, словно театральные декорации…

Тетя Катя жила с дочкой Ритой в большой коммунальной квартире. В первую блокадную зиму в этой квартире умерли семь человек. В комнатах было не просто холодно, там стояла стужа. Пневмония и «голодный» понос обрекали 34-летнюю женщину на верную смерть.

Когда стало ясно, что тетя Катя не поправится, мама с Таней перешли жить к ней, упустив возможность эвакуироваться с семьями офицеров папиной части, которых вывозил папин товарищ-летчик. Мама отказалась, ведь не могли же они оставить тетю Катю и Риту одних. Тетя умерла 2 марта, умирала в полном сознании. Рита, Таня и мама стояли у ее кровати и молчали. Это была первая смерть, которую девочки видели так близко, рядом. Только что была Ритина мама, совсем недавно она преподавала математику, и вот нет ее и никогда не будет. Танина мама закрыла комнату и увела девочек домой. Был лютый мороз, и Танечка обморозила ногу. Даже после войны нога все «помнила» обморожение, распухала, изъязвлялась и болела. Через несколько дней, собрав остатки сил, мама и Рита вернулись за Катей и похоронили ее на Серафимовском кладбище рядом с Олегом, отдав могильщикам хлебные карточки покойной на весь месяц. Похоронить в индивидуальной могиле по тем временам было жертвенным подвигом. В день похорон тети Танечка оставалась дома. Не было воды, мама спешила и не принесла. Таня взяла кастрюлю и решила принести воды, ведь мама и Рита вернутся поздно и захотят пить. Открыла дверь на лестницу и вдруг… увидела своего папу. Оказалось, он прилетел на три дня! Это было такое счастье. Потом Танечка считала эту кастрюлю счастливым талисманом: взяла ее в руки — и появился папа! Оказалось, что папа, поднимаясь по лестнице, встретил маму, но не узнал и… прошел мимо. Узнав об этом, он поспешил следом. Дошел до самого кладбища, но не нашел их и вернулся назад. Мама и Рита вернулись раньше. Все эти долгие часы они тревожно ждали и боялись, что с папой что-нибудь случится.

Вечером папа, мама, Рита и Таня сидели у печурки и «распекали» папины солдатские сухари. И это было восхитительно!

Наступила весна. Взрослых мобилизовали на очистку улиц от снега и нечистот. Дети выползли погреться на солнышке и, как могли, помогали взрослым. Очищали бульвары, садики, сажали турнепс и все, что можно было достать. Собирали молодую крапиву и лебеду на Смоленском кладбище и варили зеленые щи.

Весной возобновились сильные педантичные артиллерийские обстрелы. Снаряд попал в Танину школу на 15 линии между Малым проспектом и набережной реки Смоленки. Там был госпиталь… Во время этой бомбежки Таня с подружками спряталась за шкаф, стоявший поперек комнаты. После разрыва снаряда девочки увидели, как по кафельной печке заметались яркие блики, и услышали звон выбитых стекол. В ужасе дети выбежали на улицу. Она была засыпана битыми стеклами. Раненые костылями выбивали осколки из разбитых окон палат и завешивали одеялами.

Весной снова открылась школа, и Таня пошла во второй класс. Занятия продолжались месяца полтора. Во время бомбежек и обстрелов учителя уводили детей в подвал. Каждый класс усаживался около своего фонаря «летучая мышь», и урок продолжался. В школе детей подкармливали, давали по два соевых сырника и по стакану соевого молока, и они с нетерпением ждали еду, плохо слушая, что говорит учительница. После контрольных работ по русскому языку и по математике многих детей перевели в следующий класс. Перевели и Танечку в третий класс. Мама с удивлением обнаружила, что она мало чему научилась, даже делить в столбик не умеет. И тут же показала, как это делается. Не беда, важно, что выжили… Пережили самое трудное время. Дальше стало легче.

Как Таня и мама смогли пережить самое страшное время? Как они выжили зимой 41/42 года? Таня уверена, что они выжили, в первую очередь, благодаря силе духа мамы. Как бы ни было голодно и страшно, Клеопатра Анатольевна была бодра и деятельна. Она сохраняла спокойствие во время воздушной тревоги, и Таня понимала, что так лучше. Мама научила дочку спасительной способности отвлекать мысли от голода, углубляясь в чтение интересной и надежной книги.

Никаких запасов продовольствия не было. Как и подавляющее большинство ленинградцев, они жили только тем, что выдавалось по карточкам. После того как мама с Таней остались вдвоем в застывшей квартире, они тщательно обыскали все закоулки на кухне и в комнатах, но нашли только половину стакана затхлых панировочных сухарей. И еще — несколько окаменевших огрызков черного хлеба, которые они с братом еще до войны прятали под столешницу обеденного стола, не желая есть с супом. Очистили от пыли и тут же съели. Съели и остатки столярного клея. И лишь однажды папа смог передать с летчиком своей части посылочку: несколько конских ребер, несколько сухарей и маленький кусочек масла из военного пайка. Танечке часто снилась довоенная еда, чаще всего сгущенное молоко, которое довелось ей однажды попробовать до войны. Девочка придумывала, что блокадный голод ей только снится. Вот проснется, и все будет, как прежде, как было до войны. Девочка напрягалась изо всех сил, чтобы проснуться, но не получалось…

Весной у мамы появились фурункулы, на голове и на пальцах рук. Начался остеомиелит. Палец пришлось удалить.

Однажды, в сорок третьем году, Таня увидела, как по улице вели пленных. Первая колонна пленных немцев, жалких, изможденных. Какая-то женщина дала кусочек хлеба. Ее никто не осудил: понимали, что не все немцы — фашисты. Тане запомнилось, что ненависти и злорадства по отношению к этим жалким людям она не испытала. Почему так?

Взрослая Таня, Татьяна Константиновна, полагает, что так случилось потому, что ленинградцы не сталкивались непосредственно с конкретными врагами и их зверствами. Горе было связано с обобщенным образом фашиста, с Гитлером. Может быть, и так… А может быть, настрадавшийся ребенок не хотел, чтобы кто-нибудь еще страдал так жестоко, как страдали блокадники. Хотелось мира для всех детей и взрослых. При чем тут национальность? Ведь мы дружили с немецкими детьми: с детьми антифашистов, чьих родителей преследовали на их родине, и они вынуждены были искать у нас убежища. Детдомовец Эдик всю войну скрывал свое полунемецкое происхождение, испытывая горечь за злодеяния фашистов. Рите Лосевой и мне он раскрыл свою тайну, но это никак не повлияло на наши дружеские отношения. Напротив, мы стали более сочувственно и бережно относиться к нашему неожиданному немцу. После войны мы испытывали острую жалость к изможденным, обмороженным пленным, старикам и мальчишкам, хотевшим мира. Да, права Таня, мы, дети блокады, не испытывали испепеляющего чувства ненависти к поверженному врагу.

МИЛОЧКА НОСОВА

Зима 1941/42 года.

Милочке пришлось переносить блокаду в раннем детстве. Девочке было всего три годика, но она запомнила и чувство лютого голода, и боль в желудке, и промозглый холод в нетопленой квартире. И еще запомнился один страшный эпизод. Милочка (Людмила Ивановна) до сих пор вспоминает его с содроганием, хотя прошло 64 года. В тот ужасный зимний день голодная девочка дремала в своей кроватке под грудой одеял. Двухлетний братик, Юрочка, плакал, должно быть, от голода. Бабушка ушла в очередь за хлебом, мама была на работе. И вдруг на Милочку напала крыса. Она прыгнула на лицо малышки и стала обнюхивать. Милочка испугалась и заплакала. Крыса перебежала на другой конец кроватки, забралась под одеяло и… отгрызла мизинчик на правой ножке вместе с шерстяным носком. Неравный поединок малышки-блокадницы с крысой. Крыса была сильнее ребенка, и она могла загрызть Милочку, если бы не вернулась бабушка. Она взяла захлебываюшуюся от плача девочку на руки и увидела кровавый огрызок вместо мизинчика. После ужасного случая бабушка и мама решили срочно эвакуироваться из Ленинграда, в любое место.

В заиндевелом вагоне-теплушке с незашпаклеванными щелями, в лютые морозы, более месяца ехали они от Ленинграда до Подмосковья. В дороге дети заболели тифом. Юрочка умер. Мама завернула невесомое тельце в норковое манто и на каком-то полустанке передала сына в руки незнакомой женщины, попросила похоронить, а шубу оставить себе вместо платы за скорбную услугу (больше платить было нечем).

Милочка металась в жару и просила: «Хлеба, хлеба, хлеба». Инфекционных больных и их семьи высаживали где попало, лишь бы избавиться от угрозы повальной эпидемии. Милочку с мамой и бабушкой высадили ранней морозной весной в открытом заснеженном поле. Никого и ничего не было в этом поле. Лишь вдали виднелась деревенька, но не было сил дойти до нее. Девочка бредила. Губы пересохли, дыхание прерывалось. Милочка умирала. Смеркалось. Крепчал мороз. Надвигалась верная гибель.

Их нашли в полумертвом состоянии и перенесли в избу. Так они оказались в расположении Войска Польского, формировавшегося в селе Старолетово, в есенинском краю под Рязанью. Командиром войска была Ванда Василевская, польская писательница. Бабушка рассказывала, что тотчас после их прибытия в избу стремительно вбежала высокая статная женщина в кожанке. Она подошла к ним, расстегнула куртку и, несмотря на предупреждение о брюшном тифе, прижала малышку к груди. Она пыталась согреть Милочку своим дыханием, поцелуями и… слезами. Растроганные солдаты с удивлением глядели на Ванда и не скрывали слез. Они впервые увидели в своем суровом неулыбчивом командире нежную тоскующую женщину… Казалось, бурным проявлениям Вандиной нежности не будет конца, но вдруг она распрямилась и командирским голосом приказала позвать полкового доктора. С тех пор полковой врач был в ответе за Милочкину жизнь. Доктор не отходил от девочки до тех пор, пока не миновала опасность. Через несколько дней жар спал, дыхание стало ровным. Каким-то непостижимым образом никто из спасителей Милочки не заболел тифом.

Милочка хорошо запомнила свою Ванду. Она была самой красивой женщиной в жизни малышки. Черные густые брови, длинные ресницы, черные волосы, милая улыбка, добрый голос и трогательные гостинцы из военного пайка. И бесконечная нежность, Ванда говорила бабушке, что мечтает о такой дочке и непременно родит свою Милочку… после войны. Так уж получилось, что маленькую блокадницу спасла польская писательница и боевой командир Ванда Василевская вместе с польским военным доктором.

МЫ ЖИВЫ, ЖИВЫ…

Ликование Победы — ни с чем несравнимое чувство. Мы победили и мы живы. Не будет ни голода, ни бомб, ни снарядов! Не будет сомнений, что живешь не последнюю минуту, что твоя мама вернется домой и сегодня, и завтра, всегда. Не будет голодных обмороков к лютой боли сведенного судорогой желудка.

Утром 9 мая 1945 года, узнав о капитуляции фашистской Германии, люди выбегали из своих жилищ, толпились на улицах, смеялись и плакали, обнимались и целовались, не будучи знакомыми. Завидев военного, бросались навстречу и в порыве восторга подхватывали на руки и подбрасывали к небу — мирному, доброму, сияющему небу… Победа, Победа!!! Ликование победителей захлестывало всех и каждого, умножаясь и усиливаясь. Мы чувствовали себя НАРОДОМ, мы нежно любили всех живых соотечественников и горько плакали о тех, кто не дожил до этого дня, кто погиб на фронте или в блокадном городе, приближая Победу…

В детском доме вспоминали друзей, маленьких блокадников, которые так хотели дожить до Победы и не смогли. Вспоминали доктора Лелю, Ольгу Николаевну Симановскую, Алексея Ивановича, первого директора детского дома, и всех, кто погиб, сохраняя нас.

В первые месяцы и даже годы после окончания войны нас захлестывали доброжелательность, нежность и благодарность всем на свете за ликующую радость жить в мирное время и верить, что так будет всегда. Мы были доверчивы и открыты дружбе и любви. Мы свято верили, что все ленинградцы, пережившие блокаду, благородны и прекрасны. Нам казалось, что наша любовь к блокадникам и нашим защитникам неистощима и вечна. А, впрочем, почему «казалось»? Так оно и есть. Послевоенные восторги встреч и обретения новых друзей врачевали наши израненные и измученные души, возвращали украденное войною детство и доверие к миру, который перестал воевать и убивать.

Источник: Битва за Ленинград в судьбах жителей города и области (воспоминание защитников и жителей города и оккупированных территорий) СПб.: Изд-во С.-Петерб. ун-та, 2005. с.250-255.