В старой бабушкиной хате, на родине моего отца, на
месте которой сегодня лишь густой бурьян растет, да рядом заброшенный
сад умирает, стоял в зале вросший в угол старинный шкаф для посуды. С
полочками, ящиками и застекленными верхними дверцами. Посуда там
находилась. Праздничная. Посуду эту только на Пасху, да Рождество
доставали и еще тогда, когда бабушкины дети, дядьки и тетка мои, в гости
приезжали. Самую верхнюю полку старинного серванта, которой в те
времена называли «буфет» торжественно украшала глиняная, расписанная
разноцветными листиками макитра, в которой лежали самые главные
документы, два крестика и иконка Спасителя.
В конце 60-х, посуды
добавилось, но старинная макитра свое главенство не оставила и все так
же странно выделяясь среди современных рюмок и тарелок.
- Ба, - как то спросил я, - а почему ты чашку глиняную не уберешь?
Вздохнула
бабушка, да и ответила, что если бы не неказистая на вид, сделанная и
расписанная местным гончаром макитра эта, то и меня бы на свете не было.
В
42-ом пришли немцы. Аккурат, к Спасу первому. Несколько дней в деревне
пробыли и ушли дальше, к Сталинграду. Их сменили итальянцы, которые и
подобрее, и поскромнее были. В бабушкиной же хате, на краю села у
кургана и реки стоящей, трое немцев остались. За союзниками
приглядывать.
В саду стояло несколько ульев. За пчелами следить в
тот жаркий военный и горестный год, когда немец рвался к Волге, было
некогда, да и некому. Урожайное лето цвело и плоды приносило. Пчелы,
наполнили ульи медом «под завязку» и стали лепить соты снаружи своего
жилища.
Бабушка, по вечерам, распалив для дыма, отгоняющего пчел,
сырую кукурузную кочерыжку, небольшими кусками соты эти срезала и детей
своих, вкупе с непрошенными гостями, потчевала.
В сам же день
первого Спаса случилось несчастье. Напились двое немцев местного
самогона и решили сверх меры медком побаловаться. День же был знойный,
для пчел работящий и поэтому, когда два пьяных мужика, совершенно внешне
не вписывающихся в местную пастораль, решили вырезать заплывшие медом
соты из самого улья, ринулись защищать свое жилище.
Бабушка
рассказала, что она в жизни такого крика не слышала, да еще на языке
бусурманском. Из сада выскочили два немца, а за ними кусая и преследуя
громадный рой пчел. Один из немцев, видимо больше соображая в делах
сельских, ринулся к речке, благо она неподалеку, а второй, влетел в
хату. Пчелы за ним. После крика, ругани и грохота опрокидываемых лавок и
табуреток, немец выскочил на улицу с автоматом.
Первая очередь,
вырывая из земли кусочки травы, легла перед ногами бабушки, которая
прикрыв собой трех сыновей, среди которых был и мой отец, стояла у
сложенного из камня забора.
Второй очереди он сделать не успел.
Между
бабушкой и искусанным до неузнаваемости солдатом, встал третий немец с
макитрой в руках, из которой он только что ел мед с маком. В макитру
немец, зачем то поставил маленькую иконку, висевшую над столом.
Немец кричал, указывая на иконку:
-
Пауль! Готт! Готт! Пауль! - а затем, повернувшись к перепуганной
женщине с детьми, к моей бабушке с отцом и дядьками, тихо добавил:
киндер, Пауль, киндер… нихт шизен…
Не стрельнул больше немец. Живы все остались.
Вот и стояла макитра эта, вместе с иконкой на самом видном месте в бабушкином буфете до той поры, пока я не вырос.
Так что Спас для меня это не только мед, яблоки, мак и Праздник. Это еще и макитра, и немец, знающий Бога.
|
