В вопросе о воинском долге мы очень часто исходим из модернизированной христианской морали, причем модернизирована она далеко не самыми добрыми и симпатичными людьми.

Вне всякого сомнения, существует заповедь "Не убий", и ее никто не собирается отменять. Вне всякого сомнения, есть в Нагорной проповеди заповедь "Блаженны миротворцы". Из этого вытекает, что христианин должен быть миролюбцем. И, если он в силах, то и миротворцем.

Но из этого отнюдь не вытекает, что христианин должен быть пацифистом. В чем разница? Колоссальная дистанция. Миролюбие — не любой ценой! А миротворчество... тем более — не любой ценой. И уж тем более — не ценой предательства.

Дело в том, что тема воинской доблести проходит в христианстве начиная с Евангелия гораздо более интенсивной линией, чем миротворчество. "Не мир пришел я принести, но меч", — сказано в одном месте. А в другом — "разделение". А разделение есть противоборство. "Начальник не напрасно носит меч", — это уже у апостола Павла...

В Евангелии очень много чего сказано. Евангелие не только многозначно, оно даже и антиномично. Но можно проследить, какая мысль, если не главенствует, то наиболее интенсивно проводится. Так вот, это тема верности. А верность — воинское достоинство, прежде всего, наипервейшая воинская доблесть.

Первое, изначальное самоназвание христиан было "верные". И оно сохранилось в важнейшей части Литургии.

Вот, например, такая вещь, к моменту перемены в настроении римского императора (речь идет о Константиновой эпохе) самыми лучшими солдатами римской армии были христиане. Я это прекрасно знал из истории с юности, но не понимал — почему. Объяснил мне это давно, уже много лет назад, всего одной фразой Лев Гумилев: "Они не предавали в эпоху, когда все предавали всех".

Правда, не предавали еще и митраисты. Но почему христианство победило эту честную воинскую религию — это особая тема. Суть в том, — это Честертон прекрасно выразил — что христианство — истинная религия не потому, что устраивает всех, а потому, что вмещает всех.

Во всяком случае, это были две единственные созидательные силы, две единственные созидательные религии поздней античности. Все остальные были, в лучшем случае, декаданс, печальные сожаления о прошлом (как неоплатонизм), а в худшем случае — антисистемы, деструкция, злобные системы гностиков и манихеев. За ними не было будущего.

Так или иначе, обе системы — со стержневой идеей честности, со стержневой идеей верности.

Ни в Новом, ни в Ветхом Завете вы нигде не найдете заповеди "Не предавай": потому что это само собой разумелось. Есть примеры предательств. Ветхозаветные есть примеры, но они настолько самоочевидны для любого из дееписателей Библии, настолько омерзительны, что все уже само собой сказано.

То есть возможна военная хитрость —это не есть предательство. Но нельзя обмануть доверившегося. Это совершенно никак немыслимо.

Воинская тема никуда не уходит из христианства. Вот, скажем, Преподобный Пахомий Великий, основатель первых общежительных монастырей, — он в юности был римским легионером. Вот его манипула куда-то там марширует. Останавливается в селении. Жители селения обращают на себя внимание своей исключительной благожелательностью. Пахомий — мальчишка тогда — спрашивает своего центуриона, что это за люди такие. "А это христиане, — отвечает точно знающий старый фельдфебель, — они всех так принимают". И с этого момента Пахомий становится христианином. Но это совсем не означает, что он тут же бросает военную службу, удаляется в пустыню и становится монахом. Его христианство никак не вступает в противоречие с его воинским долгом. Он остается легионером.

Если мы посмотрим на монашеские одежды — они сплошь имеют воинскую символику: монашеский клобук — это шлем, шлем духовного витязя. Я имею в виду древнюю остроконечную форму клобука — она у нас теперь сохранилась в схиме. Священник всегда носит через плечо, если только он имеет эту награду, так называемую палису. Это палица — духовный меч. Епископы все ее носят, а священники не все — только те, кто удостоен.

У апостола Павла сказано: "Наша брань не против плоти и крови, а против духов злобы поднебесной." Но они настолько сближены, эти два аспекта воинского подвига, что святой Константин Философ (будущий Кирилл), прекрасно образованный, блестящий интеллектуал, много позже в полемике с мусульманами говорит им примерно такие слова: "мы — миротворцы, мы за то, чтобы никогда не было войны, но с вами мы будем воевать, потому что иначе вы силком обратите наших собратий от истинной веры". Совершенно четкая формулировка. И здесь имеется в виду, конечно, война стальным мечом. .

В западном христианстве еще больше — там крестовые походы. Кстати, когда Запад проходил свой героический век, Русь переживала расцвет неслыханно высокой цивилизации, который был, конечно, неведом Западу — до уровня нашего XII века и сейчас далеко. Ну, а Запад того времени даст очень много воинских примеров. Возьмем альбигойские войны. Это большая пакость — альбигойцы. Мы сейчас привычно осуждаем этих "невежественных северных воинов", которые явились в цветущий Прованс и разрушили тамошнюю культуру — "ах, трубадуры, ах, ах".

А на самом деле, когда всерьез встал вопрос о провансальской альбигойской ереси, как тогда это называли (а это есть настоящее антихристианство, как мы теперь видим), — в Прованс не бросились воевать, туда отправились проповедовать. Первыми:— братья доминиканцы. И тогда — хотя посвященный альбигоец не имеет права убивать, но зато прекрасно может отдавать приказы — доминиканским проповедникам стали вспарывать животы и сыпать туда едкие вещества, чтобы они напоследок могли как слезет поразмыслить о тщете жизни.

А вот когда это дошло до северных баронов и великолепного, хоть и неграмотного Симона де Монфор, он среагировал так, как и реагирует христианский воин: ах, они режут животы нашим монахам! В такой ситуации христианский воин берется за рукоятку меча, а меч у него тяжелый. И это нормальная реакция. А как, собственно, иначе? Но отнюдь не меч первенствовал во всей этой истории. А слово. Но альбигойцы предпочли уклониться от дискуссии. Это и понятно. В очень общих чертах, альбигойство — это разновидность манихейства. Удивляет, что манихейство, которое как бы иссякло в VI веке, снова появилось пятьсот лет спустя — и в Армении, и в Болгарии, и в Бахрейне даже... В Провансе — это как раз альбигойцы. В Италии они называли .себя "вальденсы" — ткачи. Это было очень удобно: ткачи странствовали тогда со своими товарами и вербовали приверженцев и агентов. Причем всей сути учения сразу человеку не говорили, чтобы не ошеломить, не оттолкнуть с самого начала. А были разные степени посвящения и разные степени, соответственно, знания. На самом же деле они были такие же ткачи, как масоны—каменщики.

По Леониду Андрееву, это была типичная "религия левой руки", деструктивная религия. По Гумилеву — антисистема. Гумилев просто изложил это академично, а люди это всегда Прекрасно понимали. Люди, к счастью, умные и понимали, что есть иноверцы "приличные" и "неприличные". Это мы сейчас, в XX веке, к сожалению, утратили это ощущение. Скажем, даже самый агрессивный мусульманин никогда не относился к христианину, как к исмаилиту. Потому что исмаилит это не мусульманин на самом деле, а страшный разрушитель.

Так вот, что с альбигойцами. Тут возможны гностические корни. Мощные гностические течения были и до манихейства — они плохо относились к окружающему миру. В разных системах по-разному, но мир был для гностиков если и не злом, то чем-то грязным. Словом, единственное, что остается — разрушить мир, помереть. То есть все манихейские системы, в том числе и альбигойство, отличаются отрицательной мироустановкой: мир есть зло, стало быть, мир должен быть истреблен. Вступала в силу деструкция. И такое человеку объясняли, разумеется, не сразу в лоб. Все подобные системы отличаются разрешенностью лжи.

Так что в случае с альбигойскими войнами мы как раз и видим защитительное, благородное проявление христианского воинского подвига.

Был у нас в стране в начале века такой замечательный человек, знаменитый в свое время подполковник по фамилии Булатович, впоследствии — иеросхимонах Антоний. Пламенный богослов, полемист. Был офицером генерального штаба с героической биографией, был советником эфиопского императора, написал о нем книгу, его ждала блестящая карьера. На этом пике своего военного поприща он отправился в Афон и принял пострижение в русском Пантелеймоновом монастыре. Потом приехал в Россию и монашествовал здесь. В старости, в годы революции, его убили какие-то красные бандиты.

Так вот, когда у этого схимника спросил как-то журналист, как он относится к своему военному прошлому, ведь он не раз участвовал в бою, Антоний ответил: "А я и сейчас, хоть сию секунду, готов в бой." И пояснил: "Разве вы не понимаете, что в бою проявляются самые светлые и благородные помыслы человека? Долг, честь, жертвенность. Человек проявляется в сражении самыми лучшими, а не худшими своими чертами."

Я думаю, что христианство правильнее все же понимал Булатович, нежели Толстой.

Кстати, мне довелось однажды чисто случайно увидеть списки русского монастыря в Афоне. Неполные списки— он огромный был, русский монастырь в Афоне. Так вот, я был тогда изумлен: перечень более чем показателен. Иеромонах такой-то — в миру — гусарский ротмистр такой-то, иеромонах такой-то — в миру — артиллерийский поручик такой-то и так далее. Среди афонских монахов, причем священномонахов, было огромное число бывших офицеров. Что же касается пацифизма, который мы воспринимаем как отвержение войны и борьбы, абсолютное непротивление, то этика Льва Николаевича по-своему не противоречива, но она совершенно нехристианская.

Вдумайтесь: почему люди не церковные, а часто и не христиане, перед революцией так возмущались отлучением графа Льва? Казалось бы — радуйтесь: он ваш, он вам отдан. Нет. Возмущены. А вот после революции возмущались этим же, — кто бы вы думали? — большевики. И провозмущались так все семьдесят лет. Мне кажется, за этим возмущением скрывается чуть ли не досада, что как бы не удается совершить подмену и христианством назвать то, что таковым не является. То есть пацифизм.

Пожалуй, среди всех религий христианство чаще всего пытаются исказить: то есть христианское назвать нехристианскими наоборот, нехристианское назвать христианским. Христианские философы и писатели не раз проводили четкую границу между христианством и пацифизмом... Мы были предусмотрительно лишены этого чтения все семьдесят лет. Но теперь-то можно и прочесть. Хотя бы у Ильина — трактат "О сопротивлении злу силою".

Впрочем, непротивленческая система может прекрасно существовать и сама по себе, не камуфлируясь под христианство. И, может быть, кому-то она и подходит, и нравится. Может быть, это и удобно, когда на твоих глазах душат ребенка и насилуют девицу, — подойти и увещевать. Или вовсе не подходить?..

Есть максима, которую я часто привожу при обсуждении подобных тем. Она принадлежит очень уважаемому человеку в нашем мире. Преподобному Феодосию Киево-Печерскому: "Живи в мире не только со своими друзьями, но и с врагами своими. Но только со своими врагами, а не с врагами Божьими."

Критерий один —совесть. Других гарантий нет. У человечества вообще нет гарантий, кроме одной: в человека от рождения заложен механизм, который работает безотказно.вот уже несколько тысячелетий. Этот механизм — совесть.

Его можно подавлять. Многие с успехом это делают. Его можно испортить. Но он дан человеку от природы. Совесть присуща человеку как виду...

Статья подготовлена по материалам беседы В.Махнача с редакцией журнала "Другие берега", Москва, 1993 г.

С позволения автора статья перепечатывается из сборника:

Россия - последняя крепость. Книга вторая."Слово", 2001