Любовь к человеку, ближнему… Как много об этом написано! И как легко любить на расстоянии, по книжке. Но когда рядом в силу определенных обстоятельств оказывается человек, который больше всего на свете нуждается в любви, готовы ли мы дать ему то, чего он ждет?

Мне очень хотелось провести Страстную седмицу в монастыре. В городе достойно провести эту неделю не получалось: работа нервная, шумная, суетливая, молиться лень, в храм ходить некогда, просто посидеть в обществе с самим собой, подумать и то времени нет.

И тут всё сложилось: у меня в руках грабли и я ровняю землю на монастырских грядках. Кропотливо выискиваю ростки уже посаженных цветов и окучиваю их. Когда устанешь и выпрямишь ноющую от работы спину, перед глазами открывается чудеснейший вид на храм, внизу – часовенка над святым источником, который указала Сама Богородица, за часовенкой открывается прекрасный вид на озеро, окруженное живописным лесом. Светит солнце, поют птицы и радость переполняет душу. После душного офиса я просто мечтала о физической работе на свежем воздухе. Руки всё время заняты, но никто и ничто не мешает думать и молиться. Всё-таки слышит нас Господь и дает нам!

На грядках вместе со мной несут послушание еще две девушки. Одна из них, Анна, живет в монастыре у монахинь. Ей не нравится трудиться на грядках и моей радости она явно не разделяет. Работу свою делает, но без энтузиазма и раздраженно. Другая, Ирина, приехала из города, как и я. Эта девушка вообще не работает. Почему-то я сразу обратила на нее внимание. Худая до невозможности, с очень бледным лицом, лет двадцати– двадцати двух. Всё время молчит. Тихо бродит по грядкам. Потом присядет у какого-нибудь кусточка и застынет возле него. Может сидеть так очень долго, что-то выискивая в земле. А через какое-то время она вообще незаметно исчезнет с места нашего трудового подвига.

– А где Ирина-то? – спрашиваю я у Ани, оглядевшись вокруг.

– Не знаю. Она странная. Ходит как тень. Посидит-посидит и исчезнет куда-то. Работать не хочет, приехала и отдыхает! Ее даже выгнать хотели на днях за это, но почему-то не выгнали.

– Интересно… А вы сами-то давно в монастыре? – спросила я, переводя разговор на другую тему.

– Давно.

– Собираетесь стать монахиней?

– Да, мне бы этого хотелось.

До обеда мы с Аней продолжали копать грядки. Во время трапезы странная Ирина оказалась напротив меня. Я невольно разглядывала ее. Было в ней что-то настолько тягостное, что приковывало к себе внимание. Сидела она сильно ссутулившись, буквально вжавшись в лавку, платок надет так, что лица почти не видно. Смотреть жалко…

– Ирочка, почему ты ничего не ешь? – обратилась к ней женщина, работающая в трапезной.

От неожиданности Ирина вздрогнула и подняла голову. Бледное, страдальчески-сосредоточенное лицо, испуганный взгляд. Она посмотрела на женщину, стоявшую рядом с ней с искренне сочувствующим видом, и вдруг улыбнулась. И эта улыбка была словно свет, она полностью преобразила лицо девушки – сделав его прекрасным, подчеркнув его красоту и детскую искренность, теплоту и нежность.

– Давай, давай, кушай, моя хорошая! – оживилась женщина в ответ на эту чудесную улыбку, и Ирина покорно начала есть.

После трапезы я вновь взялась за грабли. Ани со мной не оказалось, ее попросили помочь в другом месте. Ирины тоже не было. Неожиданно ко мне подошла та самая женщина из трапезной и спросила:

– Ну, как Ира, работает?

– Да как вам сказать, не особо. Сидит просто на грядке или уходит куда-то, – честно ответила я.

– Вы ее не обижайте, это несчастный человек.

– Да мы и не обижаем. Хотя ведет она себя странновато.

– Видно, в жизни у нее случилось что-то очень страшное. Тут один парень у нас в монастыре трудится, говорит, что точно также вела себя его сестра, которую изнасиловали какие-то нелюди. Может быть у девочки какая-то душевная травма, поэтому она и места себе не находит и работать не может, не может сосредоточиться. Вы слышали, какой тут случился скандал на днях?

– Это когда Иру чуть из монастыря не выгнали?

– Да. Все женщины, которые трудиться приехали из города, набросились на нее, осудили, что работать не хочет. Всё ей высказали. Нажаловались монахиням. И было принято решение Иру выгнать. А больше всех на этом настаивала Аня – та, что с вами работает. Прибежала и как начала на нее кричать: собирай вещи и уезжай отсюда!

– Так ведь Аня, кажется, монахиней собирается стать?

– То-то и оно, что собирается… А тут прям духи злобы одолевают. Человеку плохо, может, Ира и в монастырь приехала от муки душевной, приехала любви искать, утешения, а мы ее – гнать отсюда! А за что?! За то, что не такая, как все? Ведет себя иначе? Или за то, что кусок хлеба съела даром? Так что нам, хлеба что ли жалко человеку? Вот ведь, любви-то как в нас мало!

Женщина скорбно замолчала.

– Ну и чем дело кончилось, оставили Ирину в монастыре? – полюбопытствовала я.

– Она очень испугалась, что ее выгонят, занервничала: «Я не могу отсюда уехать, совсем, говорит, пропаду, мне нельзя, никак нельзя уехать!» И побежала к матушке настоятельнице. Уж не знаю, о чем они там говорили, только благословлено было оставаться ей в обители. Вы знаете, Ирочка когда приехала, как тень была, вообще ничего не ела. Сейчас ожила, кушать стала, улыбается даже. Вы ее возьмите под свою защиту. Не давайте в обиду вашим соседкам.

Женщина ушла. Через какое-то время появилась Ирина, присела на грядке и начала что-то ковырять в земле. Стало ее как-то очень жалко. Внезапно она встала, подошла ко мне и сказала:

– Смотри, что я нашла.

И показала мне какие-то толстые волосинки. Я посмотрела на нее с удивлением.

– Это конский волос, – сказала она, – его тут много. Я соберу побольше, и можно будет сплести браслет. На эти волосинки можно нанизать бусинки и будет очень красиво. Хочешь, я тебе сделаю?

Почему-то она напомнила мне Офелию, и я подумала: а вдруг она психически нездорова? И испугалась. Мне в жизни встречались люди, стоявшие на учете в психиатрической клинике, которых я принимала за здоровых и в итоге оказывалась в самом идиотском положении.

– А вы умеете делать такие браслеты? – спросила я из вежливости, думая о том, «с приветом» Ирина или нет.

– Да. А еще рисовать умею. Я училась в Академии художеств, но бросила после первого курса. Я могу нарисовать твой портрет.

– Это было бы здорово.

Я попыталась разузнать причину, почему Ирина оказалась в монастыре, и что с ней случилось, но она как будто не слышала меня, а говорила о чем-то другом. Я чувствовала себя рядом с ней, как с человеком, прилетевшим с другой планеты. И всё-таки в считанные минуты мы подружились.

Я решила разведать об Ирине у своих соседок, пока Ира отсутствовала в комнате. Они явно были ею недовольны и, как я поняла, совершенно о ней ничего не знали. Весь разговор снова свелся к тому, что она не хочет работать. И тут из-за двери послышался голос: «Я хочу, хочу работать!!! Я умею работать! Вы не знаете, я умею работать! Просто я сейчас не могу!» Ира стремительно ворвалась в комнату, неожиданно для всех показав бурный темперамент. Все замолчали. Было стыдно и неловко, что наш разговор услышан.

Вечером Ирина подсела ко мне на койку. Ее заинтересовал мой новый мобильный телефон, который я держала в руках.

– На твой телефон можно фотографировать? – спросила она с детской непосредственностью.

– Да.

– Дай мне его на время, я хочу сфотографировать окрестности. Здесь такие виды прекрасные, я хочу сделать фотографии!

И тут… меня «задушила жаба». В голову полезли дурные мысли: а если она мне не вернет телефон, вдруг она воровка или у нее действительно с головой проблемы? А телефон мне папа подарил. Жалко! И я нашла предлог, чтобы не отдавать его. Ирина грустно вздохнула и сникла. А я в самой глубине моей души почувствовала, что что-то оборвала, испортила, наступила на что-то очень важное, хотя на тот момент не могла понять, что же это.

Теперь я думаю, что это был мой экзамен на любовь к ближнему. И если мои соседки согрешили осуждением и нетерпимостью к человеку, то я согрешила и осуждением, и дурными мыслями, и жадностью, и привязанностью к своим вещам. И еще – предательством. Ведь я единственная из всех сблизилась с Ирой. Может быть, стала ей другом, пусть и на самое короткое время. Единственным человеком из всей нашей приехавшей потрудиться в монастыре «компании», с которым она общалась и в котором искала участия и понимания. Это я чувствовала всей своей душой. И всё-таки предала ее.

До сих пор я жалею, что не дала Ире свой телефон. Пусть бы с ним что-то и случилось, но моя совесть была бы чиста. Я бы победила свой грех. И, отдав телефон, я бы проявила хоть толику любви к ближнему, любви к человеку презираемому, недостойному, жалкому по общественным меркам. Я бы не оборвала ту тонкую ниточку, которая соединила нас пусть даже на самое короткое время.

Та Страстная седмица была всем нам уроком. Уроком любви и уроком нелюбви. Ирина была тем Божиим посланником, который вскрыл в нас наши пороки, который дал нам понять, что мы есть на самом деле, который сорвал с нас мишуру внешней доброжелательности и показал нам нашу испорченность, недоверчивость, нетерпимость и жестокость.

В память о тех событиях я храню портрет, нарисованный Ириной. Она выполнила свое обещание. Я могу сказать теперь, что этот странный человек оказался значительно лучше всех нас…