 С
Марией мы познакомились в храме. Худенькая, маленького росточка с
устало тревожными глазами, она робко, словно стесняясь самого факта
своего присутствия, ждала меня, стоя в уголке храма. Она подошла ко мне
после службы и срывающимся от волнения голосом попросила причастить её
восьмилетнего сыночка, Ванечку. Чувствовалось, что ей часто приходится
просить, но она ещё не привыкла к этому состоянию, как к норме
поведения.
Её ребёнку уже больше года как поставили страшный диагноз.
Периодически они с сыном ложились в специализированный гематологический
центр в Москве, а в те дни на время приехали домой. У Маши был ещё один
ребёнок, девочка, четырёхлетняя Дашка. До Ванечкиной болезни это была
обычная в меру счастливая семья, но когда пришла беда, мать полностью
переключила внимание на мальчика. Она постоянно находилась рядом с ним.
Дашка перешла на попечение бабушки, а муж остался практически один. Что
уж там у них получилось, не знаю, но только вскоре он ушёл, хотя не
переставал помогать деньгами. И вообще, я замечаю, что мужчинам труднее
справится с такой бедой. Они стараются дистанцироваться от боли ребёнка,
и бывает, что, удаляясь от неё, уходят совсем.
Когда я пришёл в их дом, Ванечка лежал на диване, ему не разрешали
вставать, постоянные химеотерапии истончили кости, и была угроза
перелома позвоночника. Маленькая лысенькая головка с большими глазами,
так обычно уфологи рисуют инопланетян. Как и любому другому ребёнку,
мальчику хотелось играть, и вокруг него были разбросаны игрушки. Рядом с
ним на диване сидел шестилетний Костька, или «Коська», это он сам так
мне представился. Коська тоже, оказывается, болел и лежал в соседней с
Ванечкой палате. Вот эти два друга вместе с мамами приехали к нам в
посёлок немножко отдохнуть от больнички.
Я разглядывал мальчишек, — если в Ванечке явно была видна болезнь,
то Коська, казалось, дышал здоровьем, и ничего не выдавало в нём недуга.
«А что если мы пособоруем ваших малышей?» — предложил я мамочкам. Они
согласились, хотя вряд ли представляли себе, что это такое. Обычно
маленьких детей не соборуют, особенно такого, как Коська. Если я и
соборую детей, то только вместе с родителями, после их предварительной
исповеди. Но здесь с нецерковными взрослыми всё было куда сложнее, и я
решил помолиться об этих детях, меняя по ходу молитвенные прошения,
вставляя там, где говорилось о грехах, имена мамочек.
На удивление, Костик легко выдержал время молитвы, он сидел, как
маленький старичок, практически не сдвигаясь с места, а вот Ванечке было
тяжело. Я не знал, что дети принимают гормоны, и к определённому
времени у них начинает разыгрываться волчий аппетит. Время аппетита
пришло на шестом помазании, и не только аппетит пришёл, но ещё и Дашка
пришла, крошечный смешной человечек с огромными карими глазами, а в
руках она держала неправдоподобного размера бутерброд с ветчиной. Даже у
меня слюнки потекли от запаха ветчины, что же тут говорить о моих
молитвенниках, бедолаги в голос завыли от голода. Но тем не менее дали
мне помазать себя в седьмой раз, и причастить, а уже потом дружно
вгрызлись в мясо с картошкой.
Я надеялся, но, честно говоря, не ожидал, что после соборования дела
Ванечки так резко пойдут на поправку. Уже где-то через полгода мы стали
видеть мальчика в храме. Ему ещё было трудно ходить, он носил широкие
спортивные штанишки, а под ними угадывались какие-то приспособления для
фиксирования тела. Маша была на седьмом небе от счастья, её мальчик,
ради которого она столько страдала, выздоравливал. Дело было сделано, и
мы праздновали победу.
В храм ребёнка приводила бабушка, маме приходилось много работать,
но, слава Богу, всё самое страшное уже было позади. Еще через несколько
месяцев с мальчика сняли и те фиксирующие приспособления, и он мог уже
самостоятельно приходить в церковь.
Мария рассказывала, что врачи предупредили её о том, что Ванечка не
должен делать слишком резких движений, не должен бегать и играть со
сверстниками. И самое главное, ему как огня нужно было опасаться ударов и
тем более падений.
Но ребёнок, даже если он и болен, остаётся ребёнком. Ведь во всё
время болезни он мечтал именно о том, как будет бегать с пацанами,
играть в футбол, гонять на велике.
Велосипед и подвёл, Ваня упал и ударился копчиком.
И вот всё сначала. Снова гематологический центр, снова тревожные
Машины глаза, её звонки с просьбой о молитве. Ванечкино положение
стабильно ухудшалось. Единственным выходом в сложившихся условиях была
операция по пересадке костного мозга. Технологически вся эта процедура
выглядит приблизительно так. Сперва готовится пересадочный материал.
Это, как я понял, кровь, но кровь не простая, а совпадающая по множеству
показателей с кровью мальчика. Для начала убивается собственный костный
мозг, с целью предотвратить отторжение новых клеток. Сама операция
делается у нас бесплатно, а вот донорский материал, который ищут по
всему миру, стоит очень дорого. На него и потребовали от Маши выложить
20 тысяч евро.
Если бы ей было что продать, она бы непременно продала, но продавать
уже было нечего. Состоятельные родственники ещё раньше отвернулись от
неё, и Маша осталась одна со своей бедой. И вот в этих условиях я увидел
в ней уже совсем другого человека. Понимая, что помочь ей смогут только
простые люди, она и пошла по людям. Совершенно незнакомые ей женщины
ходили по квартирам, дети собирали деньги по классам, проводились сборы и
среди верующих.
Мария выпросила у районного главы подтверждение, что она
действительно нуждается в помощи, и стала ходить оббивать пороги хозяев и
директоров предприятий, фирм и фирмочек.
Кто-то помогал, кто-то прогонял, кто-то откровенно издевался. «Я
научилась унижаться, батюшка, научилась становиться на колени, целовать
руки, всему научилась, наверно можно было бы книжку про мои "хождения по
мукам" написать. А главное, научилась молиться. Даже скорее не
молиться, а кричать Богу». Молилась и вся наша община, на каждой
литургии, на каждом молебне. Около 80-ти человек ежедневно просили о
мальчике на чтении Псалтири.
Удивительно, но помогали Маше даже из-за границы. Она сама
рассказывала, что однажды ночью её разбудил звонок из Италии. Как уж там
узнали о Ванечкиной беде, не знаю, но деньги приходили и оттуда.
Наконец, неимоверным напряжением сил ей удалось собрать нужную сумму
денег. Тогда стали искать донора, но никак не получалось его найти. И
снова молитва, бессонные ночи. Встречая Марию, я всякий раз видел, что
она всё больше и больше теряет с лица, заострились скулы и локти. Внешне
она казалась спокойной, только глаза не переставали гореть лихорадочным
огоньком, выдавая её постоянное внутреннее напряжение. Наверное, вот
такие глаза бывают у солдат, которые неделями выходят из окружения.
Теряют товарищей, и без припасов, еды, медикаментов, только на одной
отчаянной надежде идут навстречу цели.
Наконец в Израиле нашлась кровь, отличающаяся от крови мальчика только несколькими процентами показателей.
Назначили время операции, и я пришёл домой к Маше причастить
Ванечку. Может, от усталости, может, от того, что мальчик уже стал
терять надежду на выздоровление, не знаю. Только мне показалось, что он
скорее подыгрывал мне, когда я говорил ему, что теперь-то он обязательно
выздоровеет. Он часто кивал мне головкой, а сам прятал глаза, отводя их
в сторону от моего взгляда.
Когда я уходил от них и Маша провожала меня, то и в её глазах
читалась усталость, но в отличие от Ванечки, в них были ещё и надежда, и
одновременно страх. «Он будет жить? У нас получится, батюшка, как ты
думаешь? Я сделала всё, что могла, выполнила все условия, больше я
ничего не могу». Она смотрела на меня снизу вверх, и я никогда не забуду
этих глаз. Как мне хотелось утешить её, обнять, прижать к себе её
головку, но нельзя, нельзя нам отдаваться чувствам, нельзя переходить
границ. Я только легонько сжал в своей руке её руку, а она и другой
рукой ухватилась за неё, и я почувствовал тепло её маленькой ладошки.
Свободной рукой я погладил её по лицу и сказал: «Держись, девочка,
держись, мать, теперь всё в Его руках, нам остаётся только надежда».
Наверное, через неделю как Маша с сыном уехали в Москву, я включил
телевизор и увидел в новостной программе сюжет о посещении тогдашним
президентом Путиным гематологического центра. Президент разговаривал с
детьми, которые лечились там, и я, к своему удивлению и огромной
радости, увидел рядом с президентом Ванечку! Вот она, сила молитвы, мы
вымолили то, что сам глава государства сказал, что берёт под контроль
лечение вот этих самых ребятишек. Как я ликовал, ведь это же знак, ну
теперь-то всё будет в порядке, обязательно будет. Мальчик встанет, а
Машины глазки снова расцветут радостью.
Но Ванечка умер. Сначала ничего не предвещало беды, операция прошла
успешно, стал формироваться новый костный мозг, но вмешалась инфекция,
какая-то самая маленькая, привычная. Как уж она проникла за стекло к
мальчику, полностью лишённому иммунитета? Не знаю. Но изможденный
болезнью детский организм ничего не смог поделать и угас.
Мне было страшно встречаться с Машиными глазами, но она сама первой
подошла ко мне договариваться об отпевании. Её действия, движения вновь
были привычно мобилизованы. Но в глазах ничего не было от прежнего
лихорадочного блеска, только покой. Она приняла всё так, как есть, она
ни разу не упрекнула меня в том, что, мол, где же твой Бог, батюшка,
ведь я так на Него надеялась? В те дни мы несколько раз пересекались с
ней, и до и после отпевания. Всякий раз, подходя ко мне, она как бы
невзначай брала мою руку и сжимала её в своих руках. Постояв так
немного, поворачивалась и снова уходила в дела.
Помню, как привели ко мне тогда нескольких малышей, Дашку и таких
же, кто знал Ванечку, но никак не мог понять, что же с ним произошло. И я
рассказывал им об ангелах, что парят высоко-высоко в небе, но когда
появляется необходимость, они спускаются на нашу землю и помогают вот
таким вот маленьким деткам, как они. Вот среди этих ангелов теперь и
Ванечка.
Через несколько месяцев после смерти сына я спросил Марию: «Скажи, а
ты не жалеешь о тех усилиях, что пришлось приложить, чтобы собрать те
20 тысяч евро? Вернись бы то время, повторила бы ты всё это или уже бы
не стала»?
«Повторила бы, батюшка. И жалеть я ни о чём не жалею, ведь я
понимала, что скорее всего Ваня уже не выздоровеет, но я должна была
что-то делать, в этом была моя надежда. Я не могла сидеть сложа руки и
смотреть как умирает мой сын. Прошла через весь этот ад и стала другой.
Какой? Не могу объяснить, но мне словно открылись какие-то глубины того,
что я не знала и о чём раньше даже не догадывалась, и весь мир, в
котором я жила, мне стал видеться по-другому. Я стала понимать, зачем
живу, и зачем болеет мой сын. И ещё, вспоминая, как много людей
откликнулось на мою беду, я научилась быть благодарной и любить».
Прошло уже несколько лет после смерти Вани. Маша вышла замуж и
уехала с дочкой в Москву. Её муж — обеспеченный независимый человек,
любит жену и боготворит Дашку.
Видимся мы теперь крайне редко. Иногда, наверное, раз в год, чаще
всего в воскресный день уже после службы, к нам в храм заходит стильно и
со вкусом одетая молодая красивая женщина. Помолившись и поставив
свечи, она подходит ко мне. Улыбается, и ничего не говоря, смотрит на
меня. Я точно так же улыбаюсь ей в ответ, и между нами словно происходит
немой диалог: «Как поживаешь, дружочек»? — «Всё хорошо, батюшка». Но в
глазах, сегодня уже таких уверенных и спокойных, где-то там, в глубине
нескольких лет я замечаю постоянную и не утихающую боль. «Ты держись,
девочка», — говорю я ей глазами, а она, не переставая улыбаться, вдруг
обеими руками на несколько секунд сжимает мою руку сильно-сильно, а
потом, не говоря ни слова, поворачивается и быстро, почти бегом, уходит
их храма.
Уходит, чтобы через год опять вернуться..
|
