Служба уже подходила к концу, оставалось возгласить последнюю ектенью и за ней отпуст, как вдруг чья-то рука на секунду вынырнув из темноты, положила на стол перед священником записку с двумя именами.
- Новопреставленные, - прочитал батюшка, - он и она. - Покой, Господи, души усо-о-о-пших раб твоих. Что за люди, кем друг другу приходились? Муж и жена? Жили вместе и умерли в один день? Слава Отцу и Сыну и Свято-о-о-му Духу… Они ушли, а кто-то остался и теперь наверняка страдает. Потерять близкого человека - трагедия, а тут сразу обоих. Укрепи их, Господи.
После службы включили свет, и к отцу Филиппу подошла знакомая прихожанка:
- Беда, батюшка, сваты наши, родители невестки на машине разбились. Возвращались в Петербург, дорога и без того скользкая, а тут ещё и снег повалил. Он не справился с управлением, и их вынесло на встречную полосу прямо под огромный джип. Удар пришёлся в бок, подушки безопасности не сработали. Это перед самой свадьбой, батюшка.
Я только что от ребят из Москвы. Спешила на службу, боялась не успеть. Добрые были люди, ты помолись о них.
- Добрые – это хорошо. А в Христа они верили, не знаешь?
- Он в церковь ходил, причащался. Она нет, но мешать не мешала. И не против была, если ребята повенчаются.
- Неверующая жена освящается верующим мужем.
- Батюшка, молодые умчались в Питер. Прости, я без разрешения дала им твой телефон.
- Правильно сделала, пусть звонят.

Как-то давным – давно, ещё в начале девяностых пригласили его причастить одну деревенскую бабушку. Сидит та на диванчике, такая вся ухоженная в белом платочке. Вокруг всё чистенько аккуратненько, все вещички на своих местах и накрыты беленькими вязаными салфеточками. И телевизор под салфеточкой, и утюжок. Бабушка Лёля, как сейчас помнит отец Филипп. Старушка улыбается и радостно сообщает:
- Батюшка, такой сон видала, ну до чего же славный. И маму видела и тятю, и девять братьев моих и сестёр. Сидят они все за столом, хорошие такие молодые. И Фёдор, и Кузьма, что на фронте погибли, и они тоже вместе со всеми сидят. Сами радостные такие, чай пьют:
- Лёлька, - говорят, - давай к нам, мы уж тут по тебе дюже соскучились.
Я проснулась и вот чего думаю, скоро приду-то к ним в горницу и скажу:
- Здравствуй, тятя, и поклонюсь. Потом скажу, здравствуй, мама, и тоже поклонюсь. Потом скажу, здравствуй, брат Лёня, и вновь поклонюсь, и всем братьям и сёстрам моим поклонюсь. Так мне к ним хочется, слов не подобрать.
А вскоре старушка и впрям преставилась. Батюшка её отпевает, а на сердце у него тепло и приятно. Это здесь на земле её отпевают, а сама-то она уже там за столом с любимыми своими чаёвничает.
Нет, сейчас так не помирают, сейчас всё больше от водки, наркотика, или вот так, на встречку и в лобовую. Совсем люди перестали смерть уважать, потому и помирать разучились.
Дороги, дороги, кто знает, от чего погибает та или иная душа? Почему тот, а не этот? Бог знает, и нам открывает, что не всегда это по грехам. Вот такой случай был. Ехали отец Филипп вместе с отцом Павлом в епархию на собрание. Едут батюшки, беседуют, а тут снег пошёл. В одном месте затормозил отец Филипп, да так неловко, их машину закрутило да и выбросило на обочину. Хорошо ещё, ехали медленно, недалеко улетели.
Через неделю после того происшествия приходит в храм женщина и рассказывает, что в тот же день, на том же месте, где закрутило машину отца Филиппа, может всего час спустя закрутило и Волгу с её мужем. Только тому не повезло, его автомобиль бросило под громадную фуру, и он разбился.
- И знаете, батюшка, тем утром, прежде чем уйти, он оставил мне эту книгу. Она достала из сумки «Псалтирь» и протянула священнику.
- Сказал, вернусь станем читать её вместе. Но не вернулся. Выходит, он такой большой грешник, раз Бог не принял его молитву?
Отец Филипп рассказал об этом разговоре духовнику, а тот так даже прослезился:
- Ты посмотри, отче, до чего же Он милостив, а. За одно только намерение молиться спас человека. Воистину, и «намерения целует».

На следующий день звонок:
- Батюшка, здравствуйте, это я, Юля, Серёжина невеста.
В тот день Юля звонила ещё несколько раз. Так они заочно познакомились, и за все эти дни даже немного подружились.
В понедельник батюшка читал в райцентре лекцию, а потом по её окончании остался с теми, кто хотел поговорить с ним наедине.
- Отец Филипп, вы рассказывали о людях что попали под Петербургом в автомобильную катастрофу. И задаётесь вопросом, почему в авариях кто-то погибает, а кто-то остаётся. Я тоже не отвечу на этот вопрос, не знаю почему погибают, а вот почему остаются, наверно знаю.
За свою жизнь я спасла несколько человек. Первый раз, когда ещё училась на первом курсе. Дело было зимой, возвращаюсь из института. Иду вдоль реки и вдруг слышу отчаянный детский крик. Я подхватилась и бегом на крик. Оказалось, двое детей разгуливая по тонкому льду, провалились в воду. На берегу кроме меня никого нет. Вездесущие рыбаки расположились далеко от этого места, а мальчишки в отяжелевшей от воды одежде, в любой момент могли уйти под лёд.
Тогда я, не теряя времени, поползла к ребятам, а подобравшись к полынье, стянула с шеи шарф, благо он у меня был длинный, и бросила им оба конца. Лежу на льду и ору изо всех сил: «Помогите»! Потом к нам подоспели рыбаки и уже общими усилиями мы вытащили их на берег.
По окончании института я переехала в Петрозаводск, вышла замуж, родила сына. Он у меня уже был подростком лет двенадцати. Однажды вечером, и тоже зимой, он встречает меня с работы. Мы идём через парк и видим лежащего на земле человека. Сначала подумала пьяный, хотела пройти мимо, но мальчик закричал: «Смотри, мама, кровь»! Я посмотрела, действительно, голова у мужчины разбита. Вызвали скорую. Когда пострадавшего санитары заносили в автомобиль, меня спросили, кем я прихожусь этому человека. Сказала, что никем. При нём не оказалось никаких документов, и у меня как свидетеля, спросили номер телефона.
Через неделю звонок:
- Здравствуйте, спасибо, вы спасли мне жизнь. Если бы не вы…
К чему я вам всё это рассказываю? Мой сын вырос, теперь он взрослый самостоятельный человек. Первый раз в автомобильную аварию он попал во время службы в армии. Как уцелел? До сих пор понять не может, но ни одной царапины. Он мне об этом даже не написал. А рассказал спустя несколько лет, когда снова попал в аварию, и вновь невероятное везение. Сын приехал домой, какое-то время ходил в своих мыслях, а потом признался, что это уже вторая его авария, и в очередной раз без последствий.
- Мама, помнишь, ты как-то рассказывала о детях, которых вы с рыбаками вытащили из полыньи? Потом тот мужчина с пробитой головой, мы с тобой нашли его на улице в Петрозаводске. Ты знаешь, я думаю, дважды меня оставили жить в благодарность за тех детей и мужчину. Жизнь за жизнь. Может, я выражусь как-то не так, но Бог умеет быть благодарным.

Звонят. Снова из Питера:
- Батюшка, это я, Юля. Мне вернули вещи родителей. Ту одежду, которая была на них во время аварии. Она вся в крови, и я не знаю как правильно с ней поступить. И ещё, осталось много их личных вещей, куда всё это девать?
Отец Филипп когда-то сам, уже будучи священником, прошёл этим скорбным путём. В тот год он хоронил жену. А потом точно так же сидел над её одеждой, сваленной по середине комнаты в одну большую кучу, и решал что ему со всем этим делать. Затем разложил все вещи на три стопки: в первую, вещи новые или почти новые, которые не стыдно было кому-то и отдать. Рядом – то, что уже носилось. Дарить такие платья и свитера неудобно, а выбрасывать рука не поднимается. В третью попало нижнее бельё, носки, чулки, носить их уже никто не станет, а дома держать невыносимо. Конечно, что-то можно было бы и оставить, только и сам он уже в таком возрасте, что не сегодня, завтра вновь, только уже детям, предстоит сортировать содержимое родительских шкафов.
- Нет, лучше всё сделать самому, чем перекладывать на чьи-то плечи. Кстати, - подумал тогда батюшка, - фотографии тоже нужно пересмотреть. Ни к чему им потом где-то пылиться.
Хорошие вещи удалось пристроить сразу же, а те, что из второй стопки батюшка по частям развешивал на заборчике рядом с помойкой. Утром вывесит, а вечером идёт смотреть, и так радовался, когда что-то из вещей удавалось пристроить. Народ наш небогатый, потому не брезгует и поношенным. То, из вывешенного, что так и осталось невостребованным висеть на заборе, отправлялось в третью кучку с нижним бельём и с выцветшими фотографии.
Потом, сжигая эти дорогие ему вещи, отец Филипп думал:
- Сейчас всё это сгорит и превратится в пепел. Эти любимые, потому и заношенные до дыр халатик и кофточка, и эти туфли, которые она носила, не снимая лет двадцать. Потом зола вместе с каплями дождя растворится в земле, и на следующий год станет частью травы цветов, что здесь вырастут. На цветы будут садиться пчёлы и собирать нектар, здесь будут летать бабочки. И во всей этой красоте будет и что-то от того, что было так дорого ей, а значит и мне. Я смогу услышать её в шуме цикад и шорохе опавших осенних листьев. Просто нужно будет придти сюда и повнимательнее прислушаться…
- Юленька, ты вот как поступи. Достань из шкафов родительские вещи, что-то оставь себе на память, а остальное раскладывай здесь же, прямо на полу на три кучки…
Вечером уже возле самого дома его окликнули:
- Батюшка, пожалуйста, подождите! Мне нужно вас кое о чём спросить.
Отец Филипп, обернулся и увидел высокого пожилого человека, спешащего к нему с противоположной стороны улицы.
- Совсем недавно я переехал сюда с Украины. Полгода назад у меня там скончалась жена. А на днях пришёл контейнер с вещами. В нём много из того, что принадлежало ей. А ещё я нашёл шиньон из натуральных волос, её волос. И что мне теперь со всем этим делать?
- Что за день такой, - подумал батюшка, - всех интересует только одно, будто и нет больше других тем для разговора со священником.
- Что вам делать? Возьмите вещи вашей покойной супруги сложите их на полу и распределяйте на три кучки…

В жизни вряд ли можно говорить об обязательном воздаянии за грех или наоборот награде за добрые дела. Бытие такого множества людей невозможно подвести под некий единый знаменатель, и, тем не менее, какие-то закономерности прослеживаются и здесь.
Вот рассказ одного уже старого человека, а тогда в июне 1941 года ему исполнилось всего шесть лет. У них был свой дом в одном из сёл на западной окраине Калужской губернии. Где Брест и где Калуга? Но немец так быстро продвинулся вглубь страны, что спустя каких-то три месяца после начала войны маленький мальчик вместе с мамкой и четырьмя сёстрами уже шагал по осенней распутице по направлению к столице. Мать ночью, срочно собрав детей, сунула каждому в руку по узелку с самым необходимым и повела их вслед за отступающими войсками.
Понятно, что беженцев тогда никто ничем не обеспечивал. Ещё бы, такая масса людей одновременно снялась с места и двинулась по дорогам России. Спали где придётся, и ели что подадут. Так добрались они до одной из деревень на границе с Московской областью. Начальствующий в деревне, как он тогда назывался, староста? Так вот этот староста и определил солдатку с пятью маленькими детьми на постой к пожилой семейной паре. Те всю жизнь прожили вместе, своих детей не нажили, и чужих на воспитание не брали. Жили эти люди по тем меркам вполне зажиточно, коровка своя, поросёночек, куры, в общем, не бедствовали.
- Да чего уж там, - отвечал хозяин на просьбу старосты приютить постояльцев, - нам места не жалко. Пускай передохнут, обсохнут.
Всех нас пятерых вместе с мамкой отправили на печку. В первый раз за много-много дней скитания мы заснули по-человечески, в доме на тёплой печи. Утром просыпаемся, и слышим как старики садятся за стол. Чай с молоком пьют, белый хлеб вон, варенье. Помню, как мы на этот хлеб уставились, ну, точно волчата. А те поели, смахнули крошки в ладонь, помолились и пошли заниматься своими делами. Хоть бы кто-нибудь посмотрел в нашу сторону. Для них нас словно не существовало.
Мамка гордая была, просить стеснялась. А всё одно пошла по деревне, надо же было детей хоть чем-нибудь накормить.
Тем временем хозяйка села чистить картошку. Думаем, ну, это уж наверно для нас. Сейчас картохи наварит, вот где мы от пуза-то наедимся. Картошка одна к одной, хорошая, белая. Нам с печки всё отлично видать. Смотрим, бабка-то картошку режет. Потом достаёт банку со смальцем и здоровенную чугунную сковороду. Жареная картошка! Да на сале! Вот так бабушка, вот так добрый человек! Пошли Божечка здоровья добренькой бабушке!
Слушаем как шкворчит сало на сковородке. Картошечка жарится, а запах какой, одуреть можно от такого запаха. Слюньки текут, хоть умывайся ты ими.
- Дед, - кличит бабка, - иди картохи жареной поедим.
Садятся они снова за стол, помолились и снова едят, а нас опять точно и нет.
- Хорошая в этом году картошка уродилась, - нахваливает старик, - и много как никогда.
Поели они, всю сковородку до самой последней картошечки подчистили, я видел. А тут и мамка заходит. Почувствовала запах сытной еды, посмотрела на стариков, потом на нас и всё поняла. Подходит так к нам, ага, показывает кулак и говорит:
- Вот если хоть одна хозяйская картошка пропадёт, не знаю что я с вами сделаю. Вот только попробуйте. Хоть одна! И снова куда-то убежала.
А она пошла, нашла давешнего старосту и говорит ему:
- Мил человек, Христом Богом прошу, хоть что-нибудь чем детей накормить!
Тот удивился, надо же, детей не пожалели, и отправил нас в другой дом, где жила такая же многодетная солдатка. Она нас как увидала, так тут же поставила целый казанок картошки, луку нажарила. У меня вкус той еды до сего дня во рту стоит. Ничего вкуснее в своей жизни я больше не ел.
Немцы каждую ночь летали Москву бомбить. Их маршрут проходил точно над тем селом, где мы тогда остановились. Только их никто не боялся, немец без нужды деревни не бомбил, берёг для наступающей армии. Вот отбомбились они, значит, а под утро назад возвращаются. Я так понимаю, у кого-то не отделилась одна единственная бомба. Бывает, ты её сбрасываешь, а она по какой-то причине не отцепляется и остаётся висеть под крылом. Только садиться с бомбой небезопасно, потому обнаружив такой груз, лётчики всеми силами старались от него избавиться и только потом приземлялись.
Такая вот бомба неожиданно и свалилась нам на голову в предрассветный час, когда вся деревня спала мирным сном. И угодила она точнёхенько в один единственный дом, в тот самый где жили те одинокие дед с бабкой, и откуда только вчерашним днём нас перевели и определили на постой в другое место.

Война штука страшная, сколько народу гибнет. И кто-то там за нас решает кому жить, а кому помирать. А сами-то мы участвуем в нашей судьбе? От нас как-нибудь зависит что будет завтра, и будет ли вообще для нас это самое завтра? Казалось бы, случайная бомба, случайное попадание. А что, если бы благодарные дети помолились бы за добрых стариков? Глядишь и бомба легла бы где-нибудь за околицей.
Говорят, будто в одну воронку снаряд дважды не попадает. Смотря, правда, что понимать под этой самой воронкой. Не знаю, снаряд может и не попадает, а человек попадается. Сами посудите, эти истории невыдуманные.
События происходили в 1943 году. Апрель месяц, днём солнышко уже пригревает, а по ночам всё ещё подмораживает. Снег пока ещё лежит по оврагам и глубоким тенистым местам. На фронт перед очередным наступлением прибывает новое пополнение. В том числе и пехотный батальон, сформированный из необстрелянных новобранцев большей частью из сельских районов Татарии. По каким-то соображениям батальону был придан и взвод таких же восемнадцатилетних мальчишек с Урала.
- Мой отец, - рассказывает Петрович, - входил в табельный расчёт ротного миномёта. Его задачей было таскать на себе его тяжёлую металлическую плиту. Поскольку дальность стрельбы гранатомёта была небольшой, то и использовать его можно было только в непосредственном боестолкновении с противником. Потому в случае наступления гранатомётчики бежали вместе со всем наступающим батальоном. Мой отец во время атаки должен был хватать свою станину, взваливать её на плечи и бежать. Поскольку руки у него были заняты, то он только и мог что кричать «ура».
Ясным апрельским утром батальон подняли и велели наступать по талому весеннему снегу. От частых разрывов снарядов снег смешался с вывороченной землёй и превратился в густую липкую грязь. По этой грязи со станиной для гранатомёта на спине и бежал рядовой Пётр из маленького фабричного уральского городка. Вокруг летели пули и осколки от густо падающих мин. Он видел как тут и там, вдруг сложившись надвое, или опрокидываясь навзничь, падали в грязь его боевые товарищи.
Бежал до тех пор, пока счастливым образом не провалился в яму.
Гранатомётчик угодил в какую то траншею, залитую талой водой. Ночью вода сверху подмерзала и, превращаясь в лёд, внешне мало чем отличалась от окружающего ландшафта.
Пока Пётр с металлической плитой на плечах выбирался из траншеи, атака закончилась. Не потому что батальон занял указанную высотку, а потому, что просто прекратил своё существование. Когда к вечеру в расположение батальона добрались все, кому повезло уцелеть, то оказалось, что из трёхсот двадцати человек в живых осталось всего восемнадцать.
Продрогший и голодный со станиной от уже несуществующего гранатомёта на плечах Пётр шёл в надежде встретить кого-нибудь из своих командиров или прежних товарищей. Вдруг под одним из деревьев он заметил небольшой костёр и трёх солдат, говорящих между собой по-татарски. И ещё почувствовал манящий запах жаренного мяса.
«Слава Богу, свои», - подумал боец и поспешил к огню. На переднем крае батальона валялось несколько туш убитых немецких битюгов. Для татар конина еда привычная. Те вырезали лошадиные языки, насадили их на импровизированные шампуры и поджаривали на костре. Пётр подошёл ближе к огню с надеждой погреться. Солдаты переглянулись между собой, наверно прикинули, что придётся делиться мясом, и прогнали гранатомётчика. На ломаном русском один из них крикнул Петру:
- Солдат, ты ранен, иди в санбат! Вон, туда иди! А для того, чтобы Пётр понял, что с ним не шутят, направил на него свою винтовку.
Рядовой Пётр не стал с ними спорить и пошёл дальше в направлении, указанном ему его товарищами. Он, может, и прошёл-то всего метров пятьдесят, как сзади раздался взрыв. Повернулся и увидел на месте костра воронку от взрыва и три человеческие фигуры, всё ещё парящие в воздухе.
Февраль, отец Филипп с Петровичем едут в машине, и последний рассказывает эту историю. Батюшка слушает, а тот, с трудом сдерживая эмоции, продолжает:
- Это уже после смерти отца, я однажды видел его во сне. Вот такая же зима, холодно. Он стоит возле дороги на нём военная телогрейка образца 1943 года, шапка с подвязанными под подбородком ушами, а на плечах станина от миномёта. Останавливаю машину, подхожу к нему. Он на меня смотрит и молчит. Я дублёнку распахиваю, обнял, прижал его к себе. А он холодный-холодный и взгляд у него до того несчастный. Ну как можно было такого не пожалеть, а?! И прогнать.
- Петрович, ты что! - воскликнул отец Филипп, - Слава Богу, что прогнали, а то бы и тебя и детей твоих вместе с внуками, никого бы не было.
- Думал я на эту тему, батюшка, часто думал. Кто знает, окажись бы они милосерднее, может и у них бы дети родились.
Едут дальше.
- Петрович, мы с тобой живём на этой земле уже не первый десяток лет. Тебе не кажется, что с каждым днём мир всё больше и больше погружается в нелюбовь?
Петрович согласно кивнул головой.
- Недавно разговаривал я с одним человеком, - продолжал отец иеромонах, - так тот мне сказал, что нам очень нужна война. Мол, забыл наш народ о том, что был он когда-то единым, а вновь объединить нас способно только общее дело или одна на всех большая беда. Что ты на это скажешь, Петрович?
- Бать, не нужна нам война. Не делает она людей добрее. Сам посуди. К нам в N-ский район, это на Урале, с войны вернулся один единственный Герой Советского Союза. Израненный весь, битый перебитый. Весна наступила, сеять надо. Пошёл в колхоз лошадь просить, не дали. Ордена нацепил и поехал в район, и там не дали. Что оставалось человеку делать? Впрягся сам заместо лошади. Вспахал, посеял. Детей в голодный год спас, а сам надорвался и умер.
Сегодня ему, как единственному на весь район Герою памятник на центральной площади стоит. Мол, от благодарных потомков. Чьих потомков, тех, что этого страдальца израненного не пожалели?
Нет, бать, никого война добрее не делает. Вера делает, любовь делает, а война только ожесточает.

Звонок. И вновь Петербург:
- Батюшка, здравствуйте. Помолитесь обо мне, пожалуйста. Чтобы силы были, завтра похороны, а у меня они уже на исходе.
- Сейчас же и помолимся. Как там Серёжа, надеюсь он рядом?
- Да, конечно. Я очень ему благодарна, только у него съёмки и сегодня вечером он летит в Рим.
- В Италию? Что они там снимают? Продолжение «Ностальгии»?
- Нет, говорит, какую-то комедию.
- Ну что же, ангела в дорогу. Юля, мы с тобой заочно уже познакомились, и наверно хоть немного стали друзьями. Я хочу тебе сказать. Твоё детство закончилось, Юленька, в один день ты неожиданно стала взрослой. После похорон приезжай к нам в Угрюмиху. Надо и о близких твоих помолиться, да и посидеть поговорить по-хорошему. Так что, вернётся Серёга, бери его и к нам. Вот и Петрович вас приглашает.
Петрович, продолжая вести машину, утвердительно кивает головой.
- Так что будем вас ждать. Приезжайте.