Мой приятель Витька.

         В мою бытность на железке вместе со мной в бригаде в одной смене работал Витька по прозвищу "Хохол". Сам он был из под Новгорода Великого. Ростиком небольшой,  худенький со светлыми редкими  и нестриженным волосами. На работе носил здоровенную кепку и кирзовые сапоги, почему-то, 44 размера. Портрет можно дополнить большой выпяченной нижней губой, на которой неизменно лежала «беломорина».

Я когда поступил к ним в бригаду, то спросил моего учителя, почему, мол, «Хохлом» прозвали человека, ведь совершенный «москаль». Мне ответили: " Не знаю, ещё до меня так прозвали".

Оказалось, что Витька был незауряднейший врун. Он врал налево и направо, врал там, где и не нужно было врать, но такая уже у него была болезнь. Особенно он любил знакомится с вновь поступившими к нам на работу. Часто ему самому давали учеников, специалист он был знающий и исполнительный, больше него на горке, почитай что, никто и не проработал. Так вот и слушаешь, как он познакомился с Мишей Боярским в ресторанчике под Новгородом, и не только познакомился, но и рюмочку опрокинул с артистом, как ходил по Балтике на сухогрузе, осваивал вертолёт, но особенной, любимой, что ли, темой его повествований – это были самолёты. Здесь уж он фантазировал во всю, что только не летало по воздуху, управляемое штурвалом в пьяных руках нашего товарища. Пока я с ним работал, почти все типы самолётов изучил. Поскольку самолётов в мире много, да и текучка у нас на предприятии тоже была немалая, то самолётная тема поднималась в нашем обиходе чуть ли не каждую смену.

В разговорах с ним трудно было отличить, когда он врал, а когда говорил правду, поэтому мы, даже узнавая от него, что в управлении зарплату привезли, на всякий случай старались информацию перепроверить, а уж потом бежали за деньгами. Рассказывали про него, как они с другом напились и прогуляли рабочую смену, а табельщица их увидела. Им нужно на работе вагоны проверять, а они возле железнодорожного вокзала пьяные пляшут. Поднялся шум и на следующий день Хохла заставили писать объяснительную записку. То, что он в ней написал, навсегда осталось в истории нашей станции, вместе со списками ветеранов труда и кавалеров соответствующих орденов.

А написал он приблизительно так: «такого то числа мы с товарищем Н.спешили, на работу. Утром, проходя через лесок, в районе вагонного депо, я неожиданно наступил на гадюку. А та меня ужалила в ногу. Поскольку укус гадюки может быть даже смертелен, попытался немедленно отсосать яд из раны, но сдотянуться ртом до места укуса не смог. Тогда мой товарищ Н. сделал это за меня. После этого мы решили нейтрализовать змеиный яд, попавший в наши организмы. По этой причине и вернулись в город купить водки для обеззараживания раны и нейтрализации яда. За этим занятием нас и застала табельщица. Прошу руководство станции отметить самоотверженные действия товарища Н. при спасении моей жизни и представить его к награде».

Рассказывали, что, читая эту объяснительную записку, хохотало всё руководство нашей станции. Конечно, можно было вытряхнуть Хохла из его кирзух 44 размера и заставить показать следы от укуса гадюки, но любоваться на его грязные портянки охотников не нашлось. Дело замяли, но и Н. к награде не представили.

У Витьки не было никакой личной жизни. Жена допускала его к себе только в дни аванса и получки, а так наш товарищ частенько ночевал, на работе, подложив  под себя телогрейку, и устроившись сверху на ящиках с рабочей одеждой. Сперва у нас была старая грязная будка, но потом она сгорела, и нам построили шикарный двухэтажный коттедж с консьержкой, но мы по привычке называли его "будкой". Так вот на втором этаже в комнате, выделенной для нужд нашей смены, среди блеска импортного кафеля и коротал ночи наш опальный товарищ.

Никогда не забуду, как однажды он обнюхивал банку с борщом перед обедом. Спрашиваю его: «Ты чего там вынюхиваешь»? «Сегодня меня тёща на работу собирала, не подлила бы чего». Я понял, что здесь он действительно не шутил. С тёщей они искренне ненавидели друг друга.

Помню, как-то наверно по осени с Хохлом случился  удар. Мы сидели в будке, и он нам бахвалился, как его брали с собой на дело профессиональные карточные шулера, хотя может он и не врал, в карты его действительно никто из наших переиграть не мог. Вдруг Витька захрапел, запрокинул голову назад и сполз спиной на сиденья. Мы испугались, я бегал за нашатырём, ребята вызывали скорую. Сперва его положили в городскую больницу, а потом он ещё с месяц лечился в нашей железнодорожной клинике в Москве.

Я уже не помню, что с ним было, по-моему, что-то с давлением, но после этого случая наш товарищ заскучал и перестал уже так лихо заскакивать на поручни, руководя движением состава вагонами вперёд.

Однажды случился у нас с ним конфликт, мы тогда здорово поругались. Нас оставили работать на участке вдвоём. А у нас ещё от сменщиков оставалось с полведра красного вина. Я вообще не пил, а Хохол после больницы сильно «ослабил обороты». Так что, стояло оно скорее для мимо проходящих коллег.

Вдруг заявляется один наш прежний работник. Он уже давно спился, и его выгнали со станции. Он тогда искал опохмелиться и находился в состоянии между жизнью и смертью. Когда он попросил выпить, то я, было, собрался ему налить, но Хохол вдруг взвился, отнял у меня кружку и вытолкал алкаша из будки. «Ты чего?- спрашиваю, - с ума сошёл? Тебе этого пойла жалко? Ты же видишь, что он помирает». «Пусть помирает», отрезал Хохол. Пьяница сидел, согнувшись на лавочке, и отрешённо смотрел себе под ноги. «Давай нальём», попросил я Витьку». «Отстань», вновь огрызнулся тот.

Но вскоре последовала команда: «на тепловоз», очередь ехать была Витькина, и я остался один. Разумеется, что я немедленно налил бедолаге, и он, захлёбываясь и проливая на себя из кружки, словно от великой жажды, выпил, не отрываясь все 400 граммов вина.

Когда Хохол вернулся, то сразу всё поняли, и сказал мне: «Ну и гад же ты, Алик»! Я вспылили в ответ, мол, человек погибает, а ему плевать. «Погибает. Нашёлся, добренький, скорая помощь, всюду вы лезете. А как он живёт, ты думал? Что у него за жизнь? Всё время в поиске этой заразы, а без неё уже никак. Ты уже не человек, ты – дрянь, и никому не нужен. Да лучше умереть, чем так жить. И он должен был умереть, а ты своей жалостью только продлил его муки. Если человек умирает, то не мешайте ему умереть».

Мы в тот день первый раз за несколько лет поговорили с ним как-то по-человечески, и я увидел Витьку с иной стороны. Я спрашивал его, почему он всё время выдумывает, даже неудобно за него бывает. Оказалось, что Витька всю жизнь мечтал о небе, но его забраковали врачи, с детства было слабенькое сердечко. От тоски он стал понемногу выпивать. А мечтать не бросил, часто рассказывал другим о самолётах, и постепенно сам стал верить в то, что рассказывал, а почему бы и нет? «Почему я не мог ходить на сухогрузе, и разве Миша Боярский не мог бы выпить со мной»?

Оказалось, что в Москве ему сказали, что если он полностью не завяжет с вином, то следующий удар его или парализует или же вовсе убьёт. Приступы, но в меньшей степени, случались с ним и раньше, а теперь он уже обречён. «Если меня парализует, говорил Витька, то кто будет за мной ходить, тёща? Да я им и здоровый не нужен. Так что я сейчас мечтаю только об одном: чтобы, когда случится этот последний удар, со мной никого бы не оказалось рядом, кто бы меня вот так, как ты, пожалел бы и вызвал скорую.  

Через какое-то время после нашего с ним разговора Витька сам попросил принести ему крестик. И я принёс ему маленький серебряный крест с широкими округлыми концами.

 «Посмотри, он похож на летящую птицу, - говорил мне Витька, - А у ангелов, интересно, какие крылья»?

Я продел через ушко креста цепочку и надел ему на шею. «От меня на память. Если тебе станет плохо, хватайся за крест и молись, как сможешь. Может, когда придёт твоё время, Вить, то там, на небесах, и ты будешь летать». Он смеялся над моими словами, но молитву «Отче наш» со временем выучил, и уже не начинал работать не помолясь про себя.

Когда он умирал, рядом с ним, как он и хотел, никого не оказалось. Я нашёл его в столовой, в нашей евробудке, уже потерявшим сознание. Вызвали скорую, но до больницы  не довезли. Хоронили его за счёт станции.

Когда скорая уехала, я вернулся на место, где умирал Витька, и увидел на полу его крестик. Видимо, он, помня мои слова: «хватайся за крест», слишком сильно рванул цепочку и оборвал её. Этот крестик сейчас лежит у меня в шкатулке среди моих институтских знаков. Иногда я беру его в руки, и, смотря на него, похожего по форме на летящую бабочку, вспоминаю моего товарища, который не дожил до сорока лет.

Где ты, Витька? Может ты сейчас где-нибудь там, высоко в небе разводишь от опасного сближения самолёты, ты же всегда мечтал летать. Если я когда-нибудь сподоблюсь лететь самолётом, дай мне знак, что  ты  рядом, и я обязательно помашу тебе рукой.

Р.S. украинцам на «хохла» не обижайтесь, я и сам наполовину такой.