«Всякое дыхание…»
      Когда мы ещё только начинали восстанавливать храм, то об устроении церковной территории никто всерьёз и не задумывался. Тогда это было чем-то наподобие волшебной мечты, а сейчас уже и газоны формируем, и цветники разбиваем. Хорошее это дело, выращивать цветы, красивое. Цветы, это всегда гармония и тишина, а ещё запахи. Остановится человек, постоит в окружении совершенных форм, помолчит в мыслях, прислушается, глядишь, через голоса цветов, и Божий голос пробьётся. 
      Вдоль дорожки, ведущей от входной арки непосредственно к храму, наши труженицы высаживают множество самых разных цветов, цветущих всё лето, последовательно сменяя друг друга. Для того, чтобы цветники поднять выше уровня самой дорожки, мы воткнули в землю вдоль неё полоски из оцинкованного металла. А с целью придать сооружению завершённый вид, наша староста догадалась взять старый резиновый шланг, нарезать его на куски, и, разрезав вдоль, надеть его сверху непосредственно на металл. Получилось дёшево и эстетично.
      Полюбовались мы на эту красоту пару дней, и стали уже привыкать, как вдруг однажды утром видим, что все куски шланга, общей протяженностью, метров этак около сорока, грубо сорваны с мест и валяются разбросанными по всей дорожке. 
      Какой-то вандализм, прямо. Стоим, размышляем, кому это надо? Взрослому человеку? Так у него и без нас дел полно. Пьяному? Так он бы ещё и цветы потоптал, а цветы нетронуты. Скорее всего, дети, только дети ночью у нас не ходят. Пороптали, да вновь воткнули шланги на место. Назавтра приходим, та же самая картина. Ну, что за свинство! Кому это нужно?! И вот такого свинства несколько дней подряд.
      Наконец, звонит мне староста: «Батюшка, я почему-то уверена, что хулиганят у нас вороны, что-то мне подсказывает, что это они». Я вспомнил, как года три назад мы наблюдали такую картинку. У нас на крыше церковного дома строители оставили лесенку, и для того, чтобы она не слетела, привязали её верёвочкой. Так что вы думаете? Две галки за день эту верёвочку умудрились развязать и стащить. Ну, ладно, верёвочку ещё можно приспособить для нужд в гнезде, но резиновые шланги? Зачем их с таким упорством каждое утро стаскивать с мест и бросать здесь же, на тротуаре. Нет, если они тебе нужны, так забирай. Ничего подобного; ну, просто издевательство какое-то.
      В эти же дни звонят мне рано утром и просят немедленно причастить умирающего. Садимся в машину и едем в храм. Ещё только светает. Прохожу в калитку, и вижу, по дорожке разгуливает пара ворон, шланги пока на месте. Вороны меня, то же увидели, взлетели и опустились тут же, на ограду. Сидят и смотрят своими большими круглыми глазищами. 
      Вот они, думаю, две хулиганки, или два хулигана, попробуй их разбери. Можно, конечно, закричать на них, и даже бросить чем-нибудь. А толку? Отлетят на пару метров, сядут на тот же самый забор и скажут: «Какой, однако, у нас глупый поп. Ещё и озорует, пожалуй, мы ему за это цветочки-то повыдёргиваем». И в тот момент мне внезапно пришла в голову мысль поступить так, как это иногда описывают в житийной литературе. Я решил подобно, святому Франциску Ассизскому, попробовать убедить ворон больше не трогать наши скромные игрушки. Поскольку определить вороний пол мне не удалось, то и обратился я к ним старым проверенным нейтральным словом: «Товарищи, вороны! Прошу вас, и не только от своего имени, но и от всего прихода, пожалуйста, не трогайте шланги. Ведь вы же старых людей заставляете всякий раз убирать за вами, а люди нервничают. Очень прошу вас, ради Христа, оставьте нас в покое. Спасибо за внимание, с которым вы меня выслушали». Повернулся и пошел за Дарами. Иду и думаю: «Как хорошо, что никто этого не видел и не слышал, а то досталось бы мне за «товарищей ворон»».
      Хотите, верьте, хотите – нет, но посягательства на наши шланги прекратились. Больше их никто не снимал и по дорожкам не разбрасывал. Наверно вороны действительно понимают человеческую речь. Насколько же они смышленее нас. И главное, им не нужно повторять дважды. 
      Вороны вообще загадочные птицы, можно сказать, таинственные. Мне рассказывали, что в одном местечке жил в своём доме человек, а фамилия у него была наподобие «Воронецкий». Так весь его дом и окружающие дом деревья были постоянным местом присутствия и гнездования ворон и галок. Когда этот человек умер, то его дом достался новому хозяину с другой фамилией. Птицы немедленно снялись с насиженных мест, и ушли навсегда.
      Когда у нас ещё не было ограждения, местные жители, что держали коров, пригоняли их пастись к нам под храм. Летом заканчивается служба, выходит народ из храма, и такое стадо «священных коров», со всеми приличествующими им отходами жизнедеятельности, встречает прихожан здесь же под колокольней. Коровок отгоняют, а продукты жизнедеятельности остаются. Представьте, как это гармонично: в самом храме идёт литургия, стоят и молятся люди, а с другой стороны двери под сводами колокольни отдыхают коровы. Прямо, как в раю.
      Просил хозяев не гонять бурёнок к храму, а они недоумевают: «Да как же не гонять, батюшка, мы ведь всегда в летнюю жару скотинку в храм загоняли, ей же тоже охолодится надо. Они же вам не мешают, в сам храм – то не заходят, а под колокольней, ничего, пускай полежат».
      Потом всё-таки, героическими усилиями бригады «ух» нам удалось соорудить что-то напоминающее ограду, протяжённостью в пятьсот метров. Помню, что бригада по своему составу была замечательная: академик медицины, консул в одной из латиноамериканских стран, энтузиаст доброхот дядя Жора, и прибившийся к нам бомж Эдик. Наверно только в церкви может быть такое единение. После того, как у нас появился какой-никакой забор, коровы больше не докучали, зато козы пролезали кое-где и объедали наши цветочки. И я сделал вывод, что, как интеллект, так и совесть, у вечно жующей скотинки отсутствуют, и договориться с ней практически невозможно. Это вам не вороны.
      Зато, какие умницы кошки. К нам постоянно подбрасывают котят, и мы в память о каких-то значимых событиях из жизни нашего прихода награждаем их кличками. Как-то приезжали к нам в гости австралийцы, отцы из русской Зарубежной Церкви. В честь их посещения мы и назвали очередного котёнка Сиднеем, потом он, правда, превратился в Сида. Таким образом, факт посещения дорогих гостей закрепился в прозвище деревенского аборигена. 
      А последнее время нас часто навещает одна такая славненькая пушистая кошечка, имени я её не знаю, правда это не мешает ей подъедаться у нас при трапезной. В благодарность за приют кошечка решила быть нам чем-нибудь полезной. Но поскольку кошки при столовых мышей не ловят, то в благодарность она решила сопровождать меня в погребальных процессиях. Вот уже почти полгода после отпевания усопшего, траурная процессия, выходящая из ворот нашего храма, выглядит так. Сперва несут крест, потом крышку гроба, затем вышагивает кот с высоко поднятым плюмажём хвоста, и уж только за котом идёт батюшка. Я уже настолько привык к этой кошачьей странности, что, выходя из храма, начинаю невольно искать глазами нашего кошака, чтобы соблюсти ритуал. Однажды не выдержал и говорю ей: «Кошка, откуда в тебе столько гордыни? Почему ты всё время идёшь передо мной? Следуй за провожающими, будь скромнее». А она смотрит на меня своими преданными глазами-плошками и отвечает: «Мяу». Точь в точь, как ещё в советские годы в каком-нибудь литовском магазинчике продавщица, улыбается тебе вежливо-вежливо, и на все твои попытки что-то купить отвечает: «Несу пранту», - не понимаю, мол, тебя дорогой товарищ оккупант. Так и кошка: «Не понимаю я тебя, дорогой товарищ поп». А в следующий раз снова вышагивает впереди меня с гордо поднятым к небу хвостом.
      Поскольку наши кошки мышей ловить не хотят, то заниматься этим делом приходится нашей старосте, которая достигла в этом деле значительной сноровки и опыта. Но это с мышами, а с крысами, хоть плачь. Крыс у нас в округе много, поскольку весь храм окружён коровниками. Так что осенью не зевай и не оставляй без присмотра открытыми храм или дом, обязательно забегут. В храм, правда, крысы не идут, нечего им там делать, а вот в трапезную спешат и с превеликим удовольствием.
      Крысы животные очень хозяйственные. Если какая попадает в дом, то сразу же наводит в нём надлежащий, с её точки зрения, порядок. Находит укромное место и устраивает в нём склад, куда стаскивает всё съестное. Распознать наличие в доме крысы можно не только по шорохам под полом и в стенах. Начинают пропадать продукты. Привез я на кухню сетку картошки, поставил на пол в углу, а утром кормилица наша, тётя Шура негодует: «Батюшка, ты же обещал нормальной картошки привезти, а привёз «на тебе Боже, что мне негоже»». Заглядываю на кухню и вижу, что действительно, в сетке не картошка, а не пойми что, и самое главное, этого «не пойми что», совсем мало. Картошку обнаружили только через месяц, она была отсортирована и тщательно уложена в днище дивана, что стоит у нас в трапезной, там же лежали в порядке пропадания сухари, пряники, и даже почти полная упаковка «печенья юбилейного».
      Крысы готовы жить с хозяином в дружеском паритетном общении и взаимопонимании. Один раз я причащал старенькую бабушку. Пока готовил в комнате всё для причастия, слышу на кухне такое характерное: «шлёп»! «Селёдка»- заволновалась старушка, и на кухню. Я за ней, гляжу она руку под батарею и громко так: «Дай сюда»! Возня, сопение, и у бабушки в руке большая селёдка с растерзанным хвостом. Бабушка довольна: «Успела, знаешь, какая она у меня бедовая, всё тащит. Глаз да глаз за ней нужен». «За кем это, бабань»? - интересуюсь. «Да за квартиранткой моей, крыса у меня живёт, здоровущая». Потом взяла ножик, отрезала от селёдки большую часть хвоста и бросила его под батарею: «Ладно, на посолись, я ведь не жадная. Делиться надо, слышишь, квартирантка, а ты всё только для себя, понимаешь». 
      У меня такое чувство отвращения наступило. «Мать, давай я в ЖКО зайду, попрошу крысу твою эту извести». «Спаси тебя Бог, батюшка. Только "Лариску" мою травить не надо. Мы ведь с ней дружим, даже в одной постели спим. Она зимой ко мне в ноги забирается, свернётся клубочком, и спит. Я ведь человек одинокий, ни детям, ни внукам, никому не нужна, хорошо хоть крыса прибилась». Крыса, животное внешне гадкое, но очень разумное, и вот что мне иногда на ум приходит, может это не бабка крысу приютила, а крыса бабку пожалела.
      А однажды я был свидетелем такого интересного случая. Это было задолго до моего рукоположения. Отслужили воскресную службу и отец Нифонт, тогдашний наш второй священник говорит мне: «Пошли со мной. В одной квартире помолиться надо. Хозяйка жалуется, что житья уже не стало от тараканов. Вот мы с тобой мученику Трифону молебен послужим, а потом святой водичкой дом покропим, они и уйдут». «Тараканы боятся чистоплотных хозяек, батюшка», - отвечаю. «Бывает, что и не всегда», - глубокомысленно заметил отец игумен, и мы проследовали по предложенному нам адресу.
      Зашли в квартиру, в доме опрятно, но присутствие тараканов заметно и невооружённым глазом. Хозяйка пригласила подругу, и видно, что той вся эта затея с молитвой от тараканов забавна. Порой она и вовсе начинает смеяться, даже не таясь. Батюшка помолился своим трескучим голоском, а, уже уходя, и говорит смешливой подруге: «Вот ты, говоришь, живёшь в соседнем доме, так вот гляди. Ночью здешние тараканы уйдут из этого дома, а придут к тебе. Так что, встречай гостей». Женщина прыснула в кулак, ей неудобно было смеяться откровенно в лицо священнику. И, на самом деле, всё это наше действо со стороны выглядело комично.
      Только ведь, действительно, тараканы в ночь ушли из этого дома, а конкретно, из этой квартиры на четвёртом этаже. И, вот не знаю, те ли это тараканы, или из тех, что проживали в соседней пятиэтажке, но к смешливой женщине в ту, же ночь нагрянула, как в том анекдоте, такая толпа вредных насекомых, что ей бедняжке было уже не до смеха.
      Но самый удивительный пример дружбы и взаимопонимания завязавшийся между человеком и птицами, а именно голубями, произошёл у нас в посёлке всего несколько лет назад. В одном из пятиэтажных домов на первом этаже жил пожилой и очень больной человек. Друзья звали его Бобом. Боб страдал запущенной формой диабета, и непонятно было, как он вообще дожил до своего возраста. Человек большого роста и большого сердца. Ему было очень трудно ходить, передвигаться он мог только с палочкой, тяжело опираясь на неё. Не знаю, в каких случаях, но иногда страдающим этой тяжёлой болезнью разрешают выпивать немного водки. Бобу это снадобье помогало, а поскольку тело у него было большое, то и количество водки, что он выпивал тоже было немалым, но без неё он уже жить не мог.
      Любил он сидеть у открытого окна, или зимой на лоджии, и смотреть на играющих в детском городке малышей. Однажды у него перед окном приземлилась большая стая голубей. И птицы не улетали до тех пор, пока Боб не раскрошил им батон белого хлеба. Голуби стали появляться каждый день к одному и тому же часу. А Боб уже ждал их с батоном. Его жене это, наконец, надоело, и однажды, она в сердцах высказала мужу: «Если хочешь кормить своих дармоедов, то и ходи сам им за хлебом». И Боб стал ходить в ближайший магазин. Каждый день, не взирая, на погоду, в одно и то же время он выходил из дома и шёл, если это конечно можно было назвать ходьбой. А перед его выходом у подъезда уже собиралась толпа друзей-нахлебников. Впереди еле передвигая ноги, шёл Боб, а за ним шло всё стадо голубей, именно стадо, а не стая. Стая, та летает, а стадо исключительно ходит. Они вместе с человеком шли в магазин, затем возвращались под окно и терпеливо ждали кормильца. А тот, добравшись до окна, кормил птиц и был счастлив. 
      Когда Боб окончательно слёг, голуби продолжали прилетать к нему и садились, кто на отлив, кто на форточку, словно подбадривали умирающего своим воркованием. Когда же Боб умер, а это был уже август, и тело усопшего выносили из дома, птицы прилетели к подъезду и расселись кругом на выступах и козырьках. Потом они перебежками и перелётами следовали с ним до самого кладбища. Люди говорят, что видели стаю голубей, кружащих над могилкой Боба на девятый день после его смерти.
      Не знаю, правда, это или нет. Только в тот же год я видел, как осенью над нами в тёплые края пролетела стая, по всей видимости, журавлей. 
      Погода уже портилась, на улице было неуютно, моросил мелкий дождик. Стая больших красивых птиц летела точно над нашим храмом, ну и, разумеется, кладбищем. Вдруг птицы стали кричать что-то на своём птичьем языке. Они внезапно свернули с высоты привычного маршрута и спустились к храму. А потом, вся стая, как единое целое, сделала три круга у нас над большим куполом, и, с непрекращающимся курлыканьем, стала уходить в небо. Это было так завораживающе прекрасно.
      И вдруг, я почему-то вспомнил Боба. Ведь из-за своего постоянного «лечения» он стеснялся пригласить к себе священника, и так и ушёл не причастившись. Но может быть за его милосердие к братьям нашим меньшим Господь позволил этой наболевшейся душе воспарить в небо вместе с большими красивыми птицами? Может быть, это голуби за него похлопотали?