«Сиромахи», рассказ Станислава Сенькина - Матерь Божья не с тем, кто больше знает, а с тем, кто больше нуждается в Ее помощи

Я, положа руку на сердце, могу сказать такое: что со стороны местного населения, к нам, болгарам, на Святой горе проводится настоящая дискриминация*.

И в самом деле, из всех иностранных рабочих - болгар, что я встретил на Святой горе, - лишь двое были болгарами: я, Лала, и еще один каменщик с Дуран-кулака, да и тот, по той самой причине, выдавал себя за македонца. И это за семь лет моего пребывания здесь! Хорошенькое отношение у этих эллинов к ближайшим соседям.

Албанцев на Афоне огромное количество, хотя многие из них исповедуют ислам, молдаван и румын – целая туча. Украинцев также много, правда, им не нравиться, когда греки называют их украино-россами. Конечно же, я с ними согласен, - лучше быть окраиной Европы, чем России. Самих же русских среди рабочих маловато, зато среди сиромах ** они занимают почетное место, хоть и не первое, но почетное.

Надеюсь, вы поймете, что я хотел сказать. Грузин-рабочих на Святой горе также много, но, Лала на Святой горе живет уже больше семи лет, но до сих пор не видел здесь ни одного сиромахи-грузина. Сербов и македонцев, хоть и не в таком количестве, тоже на работу принимают с легкостью. А вот болгарам приходится туговато.

Лала помнил, как, пару лет назад, работал в одном скиту помощником садовода. Его начальник – настоящий породистый эллин - спросил как то у своего механизатора албанца, не скрывая своего презрения: "Пу инэ энас вулгарос" (Где этот болгарин? Греч.). Что звучало на многих языках одинаково неприятно – «вулгарос».

Он искал меня, не зная, что я, совсем не вульгарно, а со знанием дела, опыляю соседнее дерево и все хорошо слышу. Мне, честно говоря, это было весьма неприятно, до такой степени, что я сам оставил эту работу. Вулгарос!

Я думаю, что за время болгарской оккупации Македонии и Халкидики, во многих современных греках уже давно течет славянская кровь. И чтобы отмежеваться от собственного славянства, они так недружелюбно относятся к болгарам. Русские – народ большой и сильный, сербы – героический, - борцы с новым мировым порядком - а вот нам, с их точки зрения - никчемным людям, приходиться отдуваться в Греции за всех славян.

Да и остальные славяне не слишком нас, болгар, жалуют и говорят разное. Русские считают, что мы их предали, после того как Царь Александр освободил нас от турков. Но легко ли объяснить свободному могущественному народу, и тем более их политикам, что мы, настрадавшись за пятьсот лет рабства, не хотим терять своей маленькой независимости, даже за счет вливания в дружественный славянский союз, где, конечно же, верховодили бы русские? Нам гораздо приятнее наша маленькая Болгария, чем огромная могущественная панславянская Империя. Сербы же никак не могут простить нам две балканских войны. Македонцы, хоть они и сами болгары, никак не хотят это признать.

Сербы считают, что македонцы – это сербы, попавшие под влияние болгар. Но мы знаем, что это болгары, попавшие под влияние сербов. Греки же считают македонцев, в общем-то, греками, попавшими под влияние славян. Но если мы спросим самих македонцев, как вы думаете, что они нам ответят? В общем, все хотят своей маленькой свободы.

Пока меня еще мало знали на Святой горе, я, хорошо зная английский, представлялся монастырским архондаричным, конечно, кроме Хилендара – сербской обители, - странствующим американцем. Я любил и люблю Америку!
Также ведут себя и греческие архондаричные. – больше всего они любят проповедовать именно американцам***.

Иногда, наши диалоги были такими:
- Откуда вы, благословенный?
- Я из самой великой страны земного шара, Соединенных Штатов!
- Сан-Франциско, штат Калифорния, - если вы не знаете.
- О! Конечно же, я знаю. У нас там...
- Ох, то есть у вас, - в вашей великой стране, наша, греческая диаспора, - третья по влиятельности, после еврейской и армянской.
- И как процветает у вас святая православная вера?
- Хм? Процветает, как и все другие. В нашей великой стране ни одна вера не преобладает над другой, таковы плоды истинной демократии.
- О!
- Подумайте сами, в нашем штате пришел к власти Арни, хотя он считается германским эмигрантом. В какой стране возможно подобное? Мы, у себя в Калифорнии, верим, что когда-нибудь наш Арни станет и президентом.
- О! Вот только вы не забывайте, что родиной вашей великой демократии является наша Греция.
– А я и не забываю, мистер монах, поэтому я и здесь.

– Да, для меня это были звездные моменты, но Афон – страна маленькая и через какое-то время все узнали, что я простой болгарин. Конечно, какое-то время я выдавал себя за американца болгарского происхождение, но и эта моя версия с треском провалилась, и отношение ко мне сразу поменялось: вулгарос есть вулгарос. Теперь меня встречают, примерно, так:
- Опять этот Лала объявился!

 
Вот и сейчас я пришел в один вагончик, который стоит в ста метрах от дороги Дафни - Карьес, где я часто ночевал, когда меня не пускали в монастыри. Сегодня в Пантелеимоне, видите ли, было много народу, хотя их огромный архондарик мог вместить маленькую армию, что вызывало подсознательную тревогу у греческих насельников Святой горы.

Затем я, как побитый пес, побрел в Ксиропотам, где архондаричный Савва напомнил мне, что я уже посещал их монастырь три недели назад и посоветовал приходить через неделю. Что ж, я не особо переживал, так как знал, что у меня было неподалеку одно пристанище – пустой вагончик садоводов. Я добрался до него, достал из сумки «газаки» (маленькая газовая горелка, похожая на примус) и вскипятил себе на нем кружку чаю.

Но мое спокойствие было нарушено, - пришел этот наглый русский сиромаха Евгений, который предъявил свои права на ночлег в этом «ничейном» вагончике. Он был на редкость прямым человеком: - Лала, ты должен уйти!

Я хорошо знал русский язык и решил парировать: - Никуда я не пойду!
Евгений даже не поморщился и уже поставил на единственную койку свой грязный рюкзак.

– Ну, во-первых, Святая гора только для подвижников, таких как я, а не для праздношатающихся бродяг, подобных тебе, поэтому я, как послушник Матери Божьей, имею первенство в своих правах на этот вагончик.

Я стал возмущаться: - Ну, во-первых, Евгений, вагончик садоводов, где я имею возможность ночевать, когда меня не принимают на ночлег в монастыри, – ничейный, и я, между прочим, занял его первым, поэтому, по всем сиромашечьим правилам, я могу остаться здесь на ночлег.

- Лала, ты не имеешь право ночевать в этом вагончике и должен предоставить мне мое законное место. Если ты был бы сиромаха, брат мой, тогда бы ты мог предъявлять претензии на вагон. Ну, а раз ты простой проходимец, я считаю наш вопрос разрешенным.

Евгений стал снимать сапоги и портянки, распространяя вокруг не очень приятный запах.

Мне стало не совсем по себе, что он себе, этот русский, возомнил?
– Эй, Евгений. Ты сказал проходимец? Это почему же? Евгений? А ты не проходимец?
- Я?! Я?! – Евгений вскочил на ноги в угрожающей позе: - Лучше бы тебе сейчас помолчать!
Я попятился назад: – Это почему же?
- Да потому что я, самый что ни на есть, подвижник, а ты даже не православный, - к чему эти споры, дружище. Давай-ка уступай мне законное место, я очень устал и хочу спать.

- А мне куда идти?
- Матерь Божья укажет тебе путь. Иди, друг, да благословит тебя Христос!

- Матерь Божья уже указала мне путь. И я буду спать здесь.
- Что значит Лала не православный… «дружище»?
- Лала родился и вырос в православной семье.
*** Также ведут себя и греческие архондаричные. – больше всего они любят проповедовать именно американцам - Все так. Но и про македонцев, как выше упоминалось, - тоже все верно. Наблюдал, как пожилой высокопоставленный афонский монах-грек - долго, старательно и уважительно разъяснял что-то молодому македонскому диакону, мало знающего греческий. Такого отношения славяне обычно не удостаиваются. (прим.Паломника)

Я был гораздо сильнее физически этого русского сиромахи, но с детства был трусоват, тут я ничего не мог с собой поделать.

– Лала не просто православный, Лала, чтоб ты знал, настоящий подвижник. У меня нет своего дома, потому что, когда в Болгарии была нищета, мне пришлось продать свое жилье, чтобы не умереть с голоду. Я бездомный, но я не опускаюсь, слежу за своим внешним видом…

- Наконец, не пью ракии, как некоторые.
Я опасливо покосился на покрасневшего от моих последних слов Евгения.

- Я не запускаю свое здоровье, работаю, пока греки меня терпят, да еще, к тому же, занимаюсь спортом и духовно развиваюсь.

- Ах, духовно развиваешься?
Евгений сел на корточки и радостно стал потирать руки.
– Давай тогда заключим с тобой пакт, если ты ответишь на самый простой с точки зрения веры вопрос, я уступлю тебе место, а если нет, тебе придется уйти. Ну что, согласен ты на такое условие? По-моему, тут все честно.
- Если ты, как ты смеешь утверждать, православный человек, то легко ответишь на мой вопрос.

Я посмотрел на хитрую физиономию сиромахи.
- Евгений, послушай меня, я, конечно, православный человек, но я ведь не знаток.
- Не знаток?
– Евгений положил руки на бедра, угрожающе надвинувшись на меня, обдавая запахом узо (вид ракии, анисовая виноградная водка).
– А кто говорил, что знает четыре языка?
- Я покраснел, как индюк. – Пять! Я знаю пять языков!
- Ну и вот, отлично, - Евгений стал развешивать свои портянки на старые доски. – Тогда чего ты боишься?

- Одно дело, Евгений, знать языки, математику, биологию, но ведь я мирской человек, а не монах, поэтому я не могу знать все, ведь монахи только и думают, как об одном. И в этом споре я буду в невыгодном положении.
- Хорошо! – Хитрый Евгений стал в нетерпении ходить из угла в угол.
– Как ты меня достал, Лала! Я задам тебе вопрос, который знают все без исключения на Святой горе, каждый монах и даже каждый новоначальный послушник, не говоря уж о сиромахах.
- Ну что, Лала? Пойдешь на такое условие?

- Говоришь, что все это знают? Ну, тогда я согласен. Только тогда и с моей стороны будет маленькое условие. Только так мы сможем заключить с тобой пакт.
- Ты молодец, Лала. И какое же ты хочешь выдвинуть условие?

Глядя, как русский приготавливает, пока я не ушел, на моей «газаки» чаю, я гордо сказал:
– Насколько я знаю, об этом месте, садовом вагончике, не знает никто кроме тебя и меня. Давай сделаем так, - если я выиграю или найду еще одного человека, который не знает ответа на твой вопрос, ты всегда будешь уступать мне первенство в подобных ситуациях.

Евгений хищно улыбнулся и пожал мне руку:
– Конечно, конечно, Лала! Назови-ка мне имена четырех Евангелистов и можешь оставаться здесь на ночлег. А я уйду, клянусь Богом. Не важно, в какой последовательности ты их назовешь, но это должно быть четыре имени, не больше. Давай, богослов, я жду.

- Четырех Евангелистов? - Я начал краснеть и внутренне обливаться потом. – Мм... Л…лука?
- О, браво! – Евгений, казалось, ликовал над моим затруднительным положением. Ну разве это по-христиански?

Наконец, через десять минут, когда я не смог вспомнить больше ни одного имени, кроме Иакова – брата Господня, Евгений стал выпроваживать меня из вагончика.

Что тут делать, Евгений не был меня сильней, но в дерзости он меня, несомненно, превосходил. Только вот я сам был трусоват, да и, к тому же, проиграл в споре. А Лала честный человек. И пришлось мне уйти на улицу, в темную греческую ночь.

Перед уходом, я, как побитый кот, робко спросил торжествующего победителя:
- Если я найду, хоть одного монаха на Святой горе, который не знает имена четырех Евангелистов, могу ли я быть уверен, что ты станешь мне давать первенство в ночлеге в этом вагончике?

- Конечно-конечно. – Евгений радостно захлопнул за мной дверь, язвительно желая мне помощи Божьей в моих делах, которые были, на данный момент, очень плохими...

Я вышел наружу. Было достаточно холодно и промозгло. Конечно, происходящее было для меня обидным. Я уже, бывало, ночевал на голой земле, но сегодня меня беспокоило не это. А, вдруг, я, и в самом деле, чужероден здесь, на Святой горе? Ведь, как это ни смешно и не грустно, в вопросах веры я не знаю и самого элементарного.

Я, скорбя душой, вышел на основную дорогу и стал продвигаться вверх к Карьесу. Было темно, но у меня всегда для таких случаев был припасен хороший светодиодный фонарик, без фонарика сиромахам на горе было никак нельзя.

До афонской столицы путь непростой: сначала ты, рискуя споткнуться на неровной дороге, долго поднимаешься, обливаясь потом, по серпантину вверх, потом еще спуск. Но самое сложное, когда, сойдя с дороги, начинаешь петлять и продираться по афонским трудноуловимым тропинкам. Потом нужно было еще умудриться переночевать в каких-нибудь заросших развалинах.

Неожиданно я увидел впереди свет и обернулся, - в Карьес ехал какой-то грузовик. Я поднял большой палец правой руки вверх и стал ждать, без всякой надежды на успех. Но грузовик все-таки остановился и за рулем оказался мой знакомый румын-рабочий из скита «Колицу»****. Он любезно остановился и спросил меня, куда я хочу ехать.

Как мог, я объяснил ему ситуацию, и он, без особых колебаний, предложил мне добраться с ним в Колицу и переночевать в бараке с рабочими. Как раз его приятель отправился сегодня в Урануполи, и на ночь освободилось одно место. Я обрадовался столь неожиданному повороту событий и сел в старый грузовичок, на скрипучее, обшитое кожей сиденье, рядом с добрым водителем. Колицу был маленьким румынским скитом****, находившимся на территории Пантократора. Там жил известный святогорский старец, признанный духовный авторитет, отец Дионисий*****, который ни разу не бранил меня и не выгонял на улицу, как собаку. Он был поистине духовным человеком.

Раз все так удачно для меня сложилось, я хотел спросить его, стоит ли мне дальше находиться на Святой горе? Ведь я пришел сюда, не ради подвига, а из-за собственных житейских неурядиц. Здесь были богатые монастыри и теплый климат, - бродяжничать на Афоне было гораздо легче, чем просто по Греции. Но, быть может, все это – большой грех. Пусть старец мне все объяснит, ведь он мудрый человек.

Рабочие приняли меня ласково, накормили, налили стакан хорошего молдавского вина и уложили спать. На следующее утро я подошел к келейнику отца Дионисия и спросил, сможет ли старец принять меня сегодня? Молодой послушник, как и все келейники, выкаблучивался минут пять, и после провел меня к старцу.

- Здравствуй дорогой Лала! – На лице отца Дионисия была настоящая радость. – Ну и как твоя жизнь, где подвизаешься?

Я, как мог, объяснил старцу последнее искушение с этим Евгением и покаялся, что не знаю имен трех Евангелистов из четырех.
– Наверняка, Геронта, все на Афоне, даже албанские рабочие знают это.
– Стоит ли мне, после такого позора, оставаться на Святой горе?
- А сколько ты, Лала, уже здесь?
- Хм? Да уж, Геронда, скоро стукнет семь лет.
- Семь лет? – Это серьезный срок.
Отец Дионисий задумался. – Знаю я этого Евгения – хороший малый, только пьет много.
- Да, это точно!

- Вот что я тебе скажу. - Евгений часто приходит к нам в Колицу, просит у меня совета. И, при следующем нашем разговоре, я ему накажу, чтобы он всегда тебе уступал место в том вагончике, потому как ты на горе уже семь лет, а он всего лишь около трех. По афонским законам ты старше его. И, конечно, раз Матерь Божья принимает тебя на этой земле уже семь лет, значит, это не просто так. Оставайся здесь и дальше.

- Да, мулцумеск (спасибо - рум.), отец Дионисий, я все понял, но только мы же заключили с Евгением некий пакт. А Лала честный человек. Если найдется на Святой горе человек, который, также как и я, не знает имена Евангелистов, тогда я могу предъявить свою претензию на вагончик. А иначе, он выиграл наше пари.

- Старец улыбнулся. - Ну, положим, с твоей памятью, ты выучишь эти имена за десять секунд.
- Так-то оно так. Но мне важна юридическая сторона нашего соглашения.

- Что-ж – Отец Дионисий похлопал меня по плечу. - Я скажу Евгению, что он проиграл спор, потому что я тоже не знаю имена Евангелистов. Что ты так удивляешься? Думаю, что он поймет то, что я имел в виду.

- Я недоверчиво посмотрел на старца. – Что?! И вы, отец Дионисий, хотите сказать, что, на самом деле, не знаете эти имена?

- Неожиданно старец искренне и громогласно рассмеялся, схватив меня обоими руками за плечи. – Ты разве не знаешь, Лала, что Матерь Божья не с тем, кто больше знает, а с тем, кто, больше всего, нуждается в Ее помощи?