Любовь долготерпит
Олеся Николаева:
У моей крестной матери Татьяны был больной муж: он каждый день
напивался, а если не выпивал, то глотал нембутал, а если не глотал
нембутал, то забивал мастырку. При этом это был талантливейший, умнейший
и остроумнейший человек, писатель, классик детской литературы Г. С. В
истории болезни у него было написано: «Шизофрения в паранояльной форме,
алкоголизм, полинаркомания, печатается в «Мурзилке», передается по
радио, член Союза писателей». С. это комментировал так:
— Я сам — сумасшедший, а моя жена — «жена писателя».
И еще он говорил:
— Чтобы быть в этой стране сумасшедшим, надо иметь крепкую психику и железные нервы.
Если
он выбирался из дома, то непременно попадал в какую-нибудь историю, и
потому о нем говорили, как о гоголевском Ноздреве, что он — человек
исторический. «Мать Татьяна» ходила за ним, как за малым ребенком, вечно
приставляла к нему «телохранителей» из числа друзей. Но особенно ее
тревожил этот каждодневный кайф, в котором пребывал ее муж, и больше
всего она боялась, что он — не спасется.
— Генька, — говорила она, — сам апостол Павел писал, что пьяницы Царства Божиего не наследуют!
Она
испробовала все — и лечила его, отдавая в больницу, но там он убалтывал
санитаров, нянечек и даже медсестер, и они исправно поставляли ему и
спирт, и таблетки; молилась за него и даже купила ему избу в деревне,
чтобы он мог испытать на себе благотворное воздействие родной природы,
вдохнуть сладкий и приятный дым отечества и отлежаться на печи. Но избу
спалили пьяные рыбаки. Она пробовала приглашать в дом верных друзей,
чтобы они помогли С. уничтожить запасы спиртного и ему «поменьше
досталось». Она сама чуть было не стала жертвой «синдрома жены
Нейгауза»: жена Нейгауза, как только видела у мужа водку, тут же
самоотверженно старалась выпить как можно больше, чтобы та побыстрее
иссякла. И так, бедная, спилась, зато он окончил свои дни вполне
благополучно.
Вот и Татьяна мужественно применяла тот же метод, то
есть, по сути, «клала душу свою за други своя», только сумела вовремя
остановиться. И вообще она создавала в доме атмосферу нормальной жизни,
где все шло своим чередом: приходили редакторши, которым С. надиктововал
свои чудесные рассказы о путешествиях и зверях; собирались друзья,
вечно кто-нибудь праздновал здесь свой день рожденья, именины, годовщину
свадьбы, защиту диссертации, открытие выставки, выход новой книги; то
сосед забегал на минуту по какому-то делу, да так и оставался,
заслушавшись и засмотревшись; то некий иногородний знакомец
останавливался на ночлег; то странствующий монах получал приют.
Создавалась странная ситуация, когда сюда, в этот теплый, хлебосольный
дом, где Татьяна всех угощала в буквальном смысле — от души,
устремлялись люди, внешне будто бы куда более обустроенные и
благополучные, чем сами хозяева, чтобы получить здесь утешение и любовь,
примириться с жизнью. С. после возлияний возлежал на диване, как
древний патриций, вокруг него восседали гости, порой это были люди вроде
бы вовсе не совместимые между собой, окажись они где-то в другом месте,
и он рассказывал такие потрясающие истории, которые потом передавались
из уст в уста, постепенно утрачивая свое авторство и уже воспринимаясь
как плод мудрого народного творчества. С. был мастер рассказа, виртуоз
парадокса.
Было время, когда Татьяна тайком разбавляла водку водой,
причем пропорции последней все увеличивались и увеличивались, пока в
рюмке С. не оказалась чистая вода. Он выпил и удивленно сказал:
— Ну надо же, до чего дошло — пью и не пьянею!
Потом
Татьяна узнала, что в Белгородской области в поселке Ракитное живет
удивительный православный старец, по молитвам которого совершаются
чудеса. И повезла С. к старцу.
Он принял его с любовью, обнял и сказал:
— Что же вы, дорогой, так долго ко мне не приезжали!
И благословил их поселиться у местной старушки, каждый день приглашая на трапезу в свой священнический домик.
Целыми
неделями, а порой и месяцами мои друзья жили около старца. С. общался с
приезжающими сюда священниками и монахами и сам стал выглядеть столь
благообразно, что иногда его в церковном дворе принимали за священника и
просили благословения.
Но она сама была больна и нуждалась в
операции. Однако она и представить себе не могла, как это вдруг она
займется собой и ляжет в больницу, а свое «нетечко» оставит без
присмотра. Но главное было даже, кажется, не в этом: в конце концов,
можно было поселить с С. верного человека, который бы и позаботился, и
покормил. Суть в том, что она настолько была поглощена любовью к своему
мужу, настолько озабочена идеей его спасения, что психологически не
могла переключить свою энергию и внимание с него на себя. Поэтому она
все тянула с операцией, откладывала, тянула, тянула… И упустила время.
Он
пережил ее на два года. Все это время он очень тосковал, почти и не пил
— все лежал на своем диване, вспоминая жизнь. Он практически ослеп и
воспринимал это как-то символически: дескать, вот, земная юдоль погасла,
зато какие картины обозревает он теперь своим духовным оком! Мой муж,
священник, часто навещал его, исповедовал и причащал, пока наш друг не
отошел в вечность.
…А Татьяну я видела сразу после ее похорон во сне.
Она выглядела радостной и веселой. Мы пришли в какую-то роскошную
трапезную, если выражаться на светском языке — как бы в какой-то
шикарнейший ресторан, но уж очень высокий и просторный, и она сказала,
смеясь:
— Ну, Олеська, а теперь ты будешь меня угощать!
Проснувшись,
я представила длинные церковные поминальные столы с горящими свечами и
подумала, что именно о таком угощении и шла речь в моем сне. И еще я
вспомнила, как она в своей земной жизни всегда угощала всех, всем
раздавала от своих щедрот, от избытка своего сердца, от богатств любви —
никто от нее не уходил пустым: без утешения, без гостинца, без подарка,
без доброго словца, улыбки и шутки.
|
