Опыт изложения православной аскетики
III ОТДЕЛ. «ДУШЕВНЫЙ ЧЕЛОВЕК» В БОРЬБЕ СО СТРАСТЯМИ
ГЛАВА 10. СМИРЕНИЕ

§ 4.САМОУКОРЕНИЕ. — ПЛАЧ

Каждое доброе дело ведет ко спасению, но самоукорение и плач о грехах своих, можно сказать, одни, без всяких иных добродетелей, сильны освободить человека от будущего наказания и ввести непорочным (даже разбойника) в Царство Небесное. Только они одни дают покой человеку в мире, а без них он, «если бы... сделал себе новое небо и новую землю, и тогда бы не мог быть без забот», как выразился однажды Пимен Великий, величайший делатель плача. Ибо почему люди волнуются, мечутся, негодуют, гневаются, ненавидят, ропщут? — Потому что не укоряют себя и забывают о своих грехах и о том, что они достойны за них понести большие наказания, чем те, которые они терпят. А «если человек во всем будет винить самого себя, — сказал тот же св. Пимен, — то везде устоит».

Вот почему святые отцы и сами шли путем самоукорения (а им ведь укорять-то себя, кажется, не за что было), и настаивали, чтобы это делание спасающиеся клали во главу угла своего спасения.

Равноангельный наставник и отец иночествующих св. Антоний Великий изрек:

«Делание монаха, превосходящее все другие, самые возвышенные делания его, заключается в том, чтобы он исповедовал грехи свои пред Богом и своими старцами, чтобы укорял себя, чтоб был готов до самого исхода из земной жизни встретить благодушно всякое искушение*.

Без этих добродетелей спасение невозможно.

Камнем преткновения для стяжания этих добродетелей обычно бывает любое самооправдание. Человек никак не может признать себя виноватым. Иногда уже дело так ясно, что он сам виноват в чем-нибудь, — ан нет, сейчас же он постарается вывернуться, подобно ужу или вьюну, и наговорить тысячу всяких вздорных слов (конечно, с обвинением других), лишь бы только не сделать одного поклона и не сказать: «Прости меня, я согрешил... Я ошибся».

Самооправдание, чтобы утвердиться в человеке и не дать само-укорению возвыситься над собою, выискивает всяческие предлоги.

«Раз я не виноват, и он не за дело меня бранит, то в чем же мне себя укорять?» — говорит иной. Но мы так говорим из незнания духовной жизни. Мы оземлянились и, что особенно свойственно XX веку, воспитались в материалистических понятиях. Упала чашка на пол — значит, ее уронили, столкнули, потому что «она сама падать не может»; показалось, что такой-то или такая-то чем-нибудь грешат, начинаем утверждать уже как непреложный факт. «Ведь я собственными глазами видел», — с запальчивостью отстаивает иной свою «правоту».

Но тому, кто вступил на путь спасения, на котором постоянно у нас шныряют под ногами бесы, превращающие белое в черное и черное в белое, никак верить себе нельзя. Все должно поверять во-прошанием духовного отца. Также и приписывать никому ничего нельзя, ибо в духовной жизни события не обязаны идти одно за другим, подобно картинкам в кинематографической ленте, — одна ушла с экрана, сейчас же на ее место встанет следующая, ее пополняющая и с нею неразрывно связанная, которые в общем и дают связную историю, составленную по известному плану.

Вот пример. Мы оскорбили в гневе кого-нибудь, но он был тогда в благодушном настроении или, может быть, после молитвы получил умиление, и ему не до людей было, и он смолчал. Но вот проходит 2-3 дня или неделя, и обстоятельства переменились. Мы находимся в хорошем расположении духа, а тот человек, наоборот, в дурном. Подходим к нему, желая поделиться какою-либо радостью, новостью — одним словом, с мирным, приветливым чувством, а в это время тому бес шепчет: «Видишь, твой оскорбитель идет... Ему весело, а ты вот хнычь тут... Чего смотришь, всыпь ему на память, чтобы после никогда не приставал...» И мы получаем в обмен на свои открытые объятия брань, попреки, гневный прием. И после — не ведая, что происходило невидимо, — в свою очередь, упрекаем брата, оправдываемся, что мы-де не виноваты, стараемся доказать, что он неправ. Дело иногда доходит до большой ссоры.

Иногда промыслительно Бог попускает спустя долгое время быть наказаниям за наши грехи, и, когда мы не ожидаем, приходит Его приговор. На что же здесь роптать? И как, наоборот, не укорять себя? Разве лучше было бы, если бы Господь наказывал грешников всегда на месте преступления, а не отлагал наказания в ожидании их раскаяния? Ведь бывает, что человек спохватится уже через год-два и тогда только начнет плакать о совершенном когда-то грехе, и то лишь под влиянием каких-либо скорбных и неожиданных напоминаний.

Вообще, мы всегда очень мало знаем о причинах, по которым происходят те или иные события. Так говорят обычно и в миру. А я бы сказал, что мы совсем не знаем этих причин. Для того чтобы человек знал их, он должен презирать в души своих ближних, в прошедшее, настоящее и будущее, должен знать Суды Божий и козни диавольские. Но кто возьмет на себя это, если он не обезумел?

Не бывает ли так? Живет человек, и кажется ему, что он все хорошо и как надо делает. Но пройдет несколько месяцев и — если он духовно (да даже и плотски) развивается — замечает, что он вовсе не так и не как должно рассуждал, а надо по-другому. Наконец еще некоторое время проходит, и оказывается, что и последние рассуждения худы были, и тот, кто его учил тогда, был прав, но он этого не замечал и не сознавал (1 Кор. 13, 11). Так, даже мы сами при благоприятных обстоятельствах в иное время замечаем свою неправоту, которой не видели раньше и которой никак не могли себе приписать. Поэтому, когда получаем от ближних оскорбление и в то же время не находим в себе вины, будем во всем всегда укорять себя, а не их. Не находим вины ведь мы, а мы — слепы. Если бы мы обратились к духоносным людям, то они бы нам указали, в чем наша вина. Во всяком случае, мы ее после своей смерти узнаем.

Даже когда мы не получаем и самого необходимого, в материальном и духовном смысле, и тогда мы всячески должны осуждать, как недостойных получить это, себя, а не других. Пусть то, от малого количества чего успокоится наша душа и чего мы не имеем, находится у других людей в изобилии, чем они пренебрегают и что бросают собакам, но мы не должны роптать (Лк. 16, 21).

Равным образом и на недостаток духовных благ нельзя роптать, а должно укорять себя за то, что не очистили себя от страстей так, чтобы быть достойными их принять. А то у нас часто такие слышишь фразы среди духовных детей про своего старца: «Вот он с такой-то или с таким-то целый час, а то и два-три беседует, в келье принимает, чаем поит, ласковые слова говорит; мне же дозарезу нужно спросить, а подойти боишься, никогда не поговорит как следует...»

Полезно таким выслушать следующую историю про св. Иоанна Фивейского, ученика аввы Амоя.

«Он 12 лет служил великому святому, когда тот был болен, и сидел с ним на рогоже. Но старец не обращал на него внимания. И хотя Иоанн много трудился для него, но старец никогда не сказал ему: будь спасен [по-нашему спаси-бо (спаси Бог)]. Когда же старец приблизился к смерти и к нему собрались старцы, то взял за руку его и сказал ему:

- Будь спасен! Будь спасен! Будь спасен!

И обратившись к святым отцам, поручил его им, говоря:

— Это ангел, а не человек!»

Так приходили в совершенство великие святые. Мы обращаем внимание на их сверхъестественные телесные труды и унываем, с ропотом говорим: «Кто их может понести, они невероятны... Я не могу вместить их... Куда нам...» Но почему мы забываем их духовное делание?

Святые отцы приводят и иные примеры обычных искушений, когда люди стараются скинуть с себя тяжесть испытания и переложить ее, вопреки заповеди апостола, на чужие плечи (Гал. 6, 2), но для нас довольно и этого. Можно только одно сказать, что, понимаем ли мы свою вину или не видим ее и не сознаем себя повинными в чем-то, мы должны в обоих случаях признавать себя виновными. Святые отцы никогда не оправдывались в том, в чем их обвиняли, хотя бы и в безнравственных поступках, к которым они никогда не приближались даже мыслью. Только когда называли их еретиками, оправдывались. Да и какой смысл расточать слова и доказательства в защиту своей чести или доброго имени? Доказывать надо не словами, а хорошими делами, и если мы посильно исполняем заповеди Божий и нас все-таки обвиняют, то претерпим клевету (Мф. 5, 11-12); ибо если дела, которые вообще сильнее действуют, не убеждают людей в нашей невиновности, то как могут убедить слова? Если же мы не достигли такой высоты, чтобы на все молчать (Мф. 27, 24), то со смирением и страхом Божиим, когда грозит нам большая опасность и наказание, скажем истину: как было дело и что мы не виноваты, — и если нас не слушают, то настаивать на своей правоте не полагается. А если мы сами кругом виноваты да еще стараемся оправдаться, то, ясное дело, подобным поведением заранее сами раздуваем себе геенну. Приведу пример.

Добавлено (21.02.2011, 19:24)
---------------------------------------------
Рассказывали об авве Агафоне следующее. «Пришли к нему некоторые, услышав о великой его рассудительности. Желая испытать, не рассердится ли он, спрашивают его:

• Ты Агафон? Мы слышали о тебе, что ты блудник и гордец?
Он отвечал:

• Да, это правда.

Они опять спрашивают его:

- Ты Агафон, пустослов и клеветник?

-Я.

- Ты, Агафон, еретик?

- Нет, я не еретик, — отвечал он.
Затем спросили его:

- Скажи нам, почему ты на первые вопросы соглашался, а по
следнего не вынес?

Он отвечал им:

- Первые пороки я признаю за собою. Ибо это признание полез
но душе моей. А быть еретиком значит быть в отлучении от Бога, но
быть отлученным от Бога я не хочу».

* * *

Самоукорение, самоуничижение, сокрушение духа приводят к плачу — величайшему подвижническому деланию. Оно необходимо для человека, в нем-то, собственно, и заключается все дело, а предшествующие добродетели удобряют для него только почву, ступеньки к нему. Плач — могущественнейшее средство для стяжания добродетелей и в то же время защита, покров для них, когда они уже приобретены. Вот почему авва Пимен Великий, преизящный делатель плача, сказал однажды:

«Плач — сугуб [приносит двоякую пользу]: делает и хранит».

Все святые не что иное делали, как только плакали о грехах своих; этим и приобретали свои великие дары чудотворения, прозорливости, видения, откровения. В миру у нас совершенно неправильно установилось мнение, что они совершали нечто особенное, непонятное нам и недоступное. Недоступна и непонятна только степень их совершенства, а делание просто — плач о грехах. Все же перечисленное — это приложение к нему, оно само собою уже влечется за ним.

«Желающий избавиться от грехов избавляется от них плачем, — и желающий не впадать вновь в грехи плачем же избегает от впадения в них. Это — путь покаяния, преданный нам Писанием и отцами, которые сказали: плачьте! Другого пути, кроме плача, нет» (св. Пимен Великий).

«Не на брачный пир, о друзья, не на брачный пир мы приглашены, - убеждает со слезами другой великий, — но Призвавший нас сюда поистине призвал на плач о самих себе» (св. Иоанн Лествичник). Не все слезы ценны.

Ценность слез умаляется именно потому, что у новоначальных или людей, не имеющих духовной жизни, те побуждения, по которым они текут, обычно только по внешности кажутся добрыми и по Богу, а на самом деле они нечистого происхождения или, во всяком случае, смешанного и требующего исследования.

«Слезы бывают естественные, которые мы проливаем об умерших, — говорит св. Анастасий Синаит. — Бывают слезы бесовские, когда кто плачет из тщеславия или ради какого-либо вожделения бесовского. Бывают слезы от пьянства и многосочной пищи. Но бывают слезы и очистительные, которые рождаются от страха Бо-жия, от воспоминания о смерти и о вечной муке».

Чтобы слезы были ценны и спасительны, нужно, чтобы они происходили от размышления о будущем разлучении нашей души от тела. Но как узнать, не примешивается ли сюда что-либо нехорошее, ибо демоны очень коварны и всюду вмешиваются? Для этого надо исследовать самые свойства нашего преуспеяния, если его действительно можно назвать таковым.

Если плач у человека истинный, по Богу, то первый плод его есть воздержание и молчание уст; вторая ступень — безгневие и непамятозлобие; а совершенные и святые от долголетнего плача приобретают величайшее смиренномудрие, жажду бесчестий, не-насытимое желание невольных скорбей, неосуждение согрешающих, милосердие превыше силы.

Кто плачет по Богу, тот перестает бояться, оставаясь один в самых уединенных и мрачных местах и слыша вокруг себя «шум скаканий бесовских». Ибо боятся только тщеславные (думающие о себе, что они нечто значат для демонов и что в состоянии их видеть), а плачущий нелицемерно угашает в себе все страсти.

Если, наоборот, плач у человека лживый, прелестный (хотя бы сам он и думал, что плачет ради Бога), то у такого одновременно с плачем живет непременно в сердце и раздражительность с гордостью. При этом ум подобного человека иногда тонко возносится над окружающими и осуждает их за то, что они этого дара не имеют, а если кто-то из окружающих имеет дар плача, то завидует тому.

Прибавлю несколько слов еще о плаче совершенных. Хотя в практическом отношении они едва ли пригодятся кому в нынешнем веке.

«Бог не требует, братия, и не желает, чтобы человек плакал от болезни сердца, — говорит св. Иоанн, досточудный игумен Синайский, — но чтобы от любви к Нему радовался душевным смехом. Отыми грех, и излишни будут болезненные слезы чувственным очам; ибо когда нет раны, то не нужен и пластырь. У Адама прежде преступления не было слез, как не будет их и по воскресении, когда грех упразднится; ибо тогда отбежит болезнь, печаль и воздыхание (Ис. 35, 10)».

Отсюда следует, что если человек воскреснет еще здесь, на земле, прежде всеобщего воскресения, то есть стпрастпию Христовою, Его страданиями смертное и страстное свое тело облачит в благолепие нетления бесстрастия (1 Кор. 15, 53), соделает его свободным от греха (Рим. 6, 6-14; 1 Пет. 4, 1; 1 Ин. 3, 9), то он перестанет в своем плаче находить муку, но обретет некое невыразимое духовное услаждение, так называемый радостотворный плач, по чеканному выражению Иоанна Лествичника, «духовный смех». Сделать же так, чтобы печаль и слезы вместо скорби доставляли человеку радость, может один только Бог. Итак, благодатные слезы святых есть поистине дар Господень.

Таким образом, находим следую ций порядок в этом делании. Сперва идут у человека слезы горькие, а потом радостные, вначале — от страха пред геенной и Страшным Судией, а в конце — от любви к благостному Богу, благоволившему все простить человеку и ниспославшему ему даже Свою благодать в виде дара чудотворе-ний, пророчеств и прочих даров.

Как у всякой добродетели, так и у плача есть свои условия, при которых он или процветает, или уничтожается.

Возделывают его:

• Удаление в помыслах от мира, оставление забот о преходящих и тленных вещах, омертвение ко всему окружающему.

• Память смерти и загробной участи.

• Воздержание языка и отсечение воли.

• Телесное воздержание в пище, питии, сне и прочем.
Уничтожают плач:

• Пристрастие и интерес к предметам богословского (догматического) характера.

• Дерзость, или вольное обращение.

• Самомнение.

• Невоздержание телесное.

Но, кроме всего благоприятствующего плачу, необходимо иметь постоянство в подвиге и напряженно, ежеминутно следить за собою. Иначе, если душа наша сегодня сокрушается, окаявает себя, кладет бесчисленные поклоны, проливает источники слез, а завтра будет услаждаться весельем, нехорошими беседами, пирами или еще худшим (ср. поступки царя Иоанна Грозного), то не подвинется на пути спасения нисколько.

А приобретши сокровище плача, надо его тщательно хранить.

«Часто одно слово истребляет плач, — говорит достоблаженный авва Иоанн Синайский, — но было бы чудно, если бы одно же слово и возвращало оный».