Неужели это ещё кому-то интересно? Что ж, слушайте…

…Шестьдесят лет прошло с тех пор. Меня призвали и отправили на фронт в начале войны. Три месяца спустя наша армия попала в окружение.  Наш командарм сдался в плен. Несколько дней мы отчаянно пытались пробиться к своим. Нас накрыли бомбовым ковром в лесу, меня контузило, очнулся уже в эшелоне военнопленных. Потом концлагерь – мёрли мы там, как мухи, от голода и дизентерии.

Однажды в лагерь приехал наш бывший командарм – впрочем, мы не сразу узнали его в мундире другой армии. Он рассказал, что родина отреклась от нас, назвала изменниками. Единственным шансом выжить оставался переход на сторону противника. Мне было девятнадцать, мне хотелось жить…

Меня немного подкормили и направили в родное село: служить в специальном отряде по борьбе с партизанами. Двое бойцов этого отряда приехали за мной. Такие же, как я, деревенские парни, та же история – окружение, плен, концлагерь, вербовка. От них  я услышал о командире отряда… Волк – даже там они боязливо оглядывались, произнося это слово. Никто не знал, фамилия это или прозвище, но оно наводило ужас на всех. 

Увидев Волка, я удивился: на вид он совсем не заслуживал этой жуткой славы. Молодой человек, лет двадцати пяти,  узколицый и наголо остриженный, сухопарый, на голову ниже меня. Круглые очки в металлической оправе, похож на сельского учителя. Волк коротко расспросил меня, и я сразу понял – он не верит ни единому моему слову. Мне не выдали оружия. Волк запретил мне покидать школу, превращённую в казарму нашего отряда.

Прошло несколько дней. Наш отряд патрулировал дорогу и охранял маленький деревянный мост через лесную речку. Но я оставался в казарме, мыл полы и помогал повару. Честно говоря, я не имел бы ничего против такой службы и дальше…

Ночью партизаны атаковали наш пост и сожгли мост. Волк пришёл в ярость. Он приказал сельчанам оставить все дела и немедленно восстановить мост. Мужчин в селе почти не осталось, работали женщины и подростки.

На следующий день, после обеда, едва я закончил мыть полы, Волк неожиданно вернулся в казарму. Он окликнул меня. Я вошёл вслед за ним в его маленькую комнату.

– Поздравляю, Иван, – сказал Волк сухо. – Есть работа. И это твой шанс доказать, что ты не врёшь. Ты знаешь Марию Векшину?

– Так точно. Я знаю всех в селе.

– Она не вышла на работу сегодня. Когда за ней пришли, заявила, что не может оставить больного ребёнка. Надо дать урок этим тварям, иначе они обнаглеют… Приказываю тебе расстрелять Марию Векшину за саботаж.

Я молчал. Волк холодно взглянул мне в глаза:

– Не слышу ответа. Может, тоже хочешь отказаться? Ты знаешь, что я могу пристрелить тебя на месте за неподчинение? Или предпочтёшь сгнить живьём в концлагере? Ну…

– Есть расстрелять Марию Векшину за саботаж, – ответил я. – Но у меня нет оружия…

Волк выдвинул ящик стола и протянул мне маленький короткоствольный револьвер в кожаной открытой кобуре.

– Возьми это. Для такой работы не нужен автомат. Одной дырки хватит.

Я взял револьвер и провернул барабан. В нём было три патрона. Я вложил револьвер в кобуру и надел её на ремень.

– И когда…

– Сейчас. Не трясись, верзила, – Волк усмехнулся. – Я пойду с тобой и помогу тебе, но всё будешь делать сам. И запомни… – он погладил свою кобуру, – если я увижу твою слабость… Идём.

Мы шли по сельской улице. Никто не встретился нам – все взрослые и подростки ещё работали в лесу. Только дети со страхом смотрели на нас из-за низких изгородей. Волк держался на пару шагов позади меня, будто конвоир. Но хорошо, что он не видел моего лица – я не смог бы скрыть растерянности.

…Я знал Машу Ракитину с детства –  вместе играли, валялись в траве на лугу, вместе учились в школе, на моих глазах она превратилась в девушку – красавицу и насмешницу, кружила головы парням. Через тот же луг бегали мы вместе на танцы, в клуб, в соседнее село, возвращались домой на рассвете, да, я как будто снова увидел это наяву – Маша с туфлями в руках шагает по росистой траве, мой пиджак на её плечах. Мы прощаемся у околицы, встав на цыпочки, зажмурившись, она касается губами моих губ, я слышу стук её сердца…

Потом  как-то незаметно между нами оказался наш одноклассник, старший сын учительницы Борька Векшин. Мария вышла за него замуж незадолго до войны. Борис уходил на войну вместе со мной, но на фронте наши пути разошлись, больше я о нём ничего не знал.

От моих новых товарищей я слышал, что случилось с матерью Бориса и двумя его младшими сёстрами.

«…Эвакуироваться учителка то ли не успела, то ли не захотела. На что надеялась, курва? Активистка, депутатка – выдали её, конечно, сразу. Всех мы на площадь согнали, смотреть. Сперва сучонок её вздёрнули, вот смеху было: подморозило под утро, верёвки задубели, не затягивались, чуть не полчаса девки бились, задохнуться не могли. Бабёнка одна брюхатая, сноха, что ли, учителки? – как стояла там, так и кувыркнулась, завизжала. Тут же на снегу недоноска родила, увидала бабуля внучонка с перекладины… Хоронить учителку вроде и не запрещали, да никто не осмелился. До тепла болтались, потом уж, как вонять стали, приказал Волк – сволокли их бабы за околицу, в овраг кинули…»
 
Видимо, после казни учительницы мать Марии взяла дочку с ребёнком к себе – мы свернули в переулок, к знакомому дому, минуту спустя уже стояли на крыльце. Волк толкнул дверь, незапертая, она распахнулась. Мы вошли. Младенец лежал в люльке, привешенной к потолку. Молодая мама склонилась над ним – босая, в белой блузке и длинной синей юбке, тяжёлая вороная  коса упала на грудь. Услышав шум, обернулась:

– Тише… он только что заснул…

– Хорошо, – усмехнулся Волк. – И тебе тоже пора спать, красотка…

Женщина шла к нам, мягко ступая босыми ногами по некрашеному деревянному полу. Я не верил глазам – так изменилась Маша. Плечи поникли, смуглое лицо стало бледным и измождённым, прежде сверкавшие озорным весельем чёрные глаза смотрели устало и тревожно. Испуганно взглянула на Волка. Робко улыбнулась – узнала меня.

– Что вы хотите?

Волк произнес официальным тоном:

– Мария Векшина, вы приговорены к расстрелу за саботаж и неподчинение приказу оккупационных властей. Пожалуйста, раздевайтесь и пойдемте с нами.

Мария непонимающе глядела на него:

– Простите… что?

Волк заговорил теперь своим обычным небрежно-насмешливым голосом:

– Раздевайся, красотка. Мы отведём тебя на площадь, к колодцу. Там встанешь на колени, этот парень, – он кивнул на меня, – выстрелит тебе в затылок. Будешь лежать там, как пример для других, пока не протухнешь. Потом тебя стащат в овраг, на корм лисам. Обычное дело, твоя свекровь и подружки уже валяются там. Чему ты удивляешься?

Мария отшатнулась. Её губы дрожали:

– За что?

– Ты знаешь. Ты не вышла на работу.

– Но я не могла. Ведь ребенок болеет. Я не могу оставить его даже на минуту.

– Оставишь навсегда. Попрощайся с ним, и пойдём. Пожалуйста, не задерживай нас.

Смертельно испуганная Мария метнулась ко мне, схватилась за лацканы моей куртки:

– Ваня, ведь это неправда? Ты не убьёшь меня? Не надо… мы же были друзьями… – она прижалась ко мне, я чувствовал, как её сердце трепетало. Мария смотрела на меня снизу, со страхом и отчаянной надеждой. На мгновение мне стало невыносимо жалко её. Машинально я положил руки на плечи Марии, она всхлипнула и уткнулась лицом мне в грудь.

Я услышал, как Волк хмыкнул за моей спиной. Жалость сменилась ужасом:

«Что я делаю? Через секунду этот убийца застрелит нас обоих. Но Маша…. Вот так, ни за что убить, одноклассницу, женщину, мать… невозможно… Надо повернуться, выстрелить в этого мерзавца… но он настороже, выстрелит первым. И даже если удастся убить его – что дальше? Хватать Машу с младенцем, бежать? Куда? Не дадут уйти, на улице патрули… Выжить там, в окружении, в этом аду…. Выжить в концлагере… и подыхать здесь? Всё равно Машу не спасти. И сама ведь она виновата. Дура, клуша… сходила бы и вернулась, ничего бы не случилось с цыплёнком…»

Я злобно оттолкнул Марию. Она отступила.

– Врёшь! – вскрикнул я. – Мы не были друзьями, ты всегда смеялась надо мной! Я убью тебя! Раздевайся!

Мария смотрела на меня с ужасом и стояла неподвижно, протянув ко мне руки.

– Нет… - прошептала она.

– Сука! – крикнул я и ударил её ногой в живот. Мария тихо вскрикнула и осела на пол. Я пнул её ещё раз, в грудь – женщина повалилась на бок, корчась от боли.

Я наклонился над Марией и поднял её голову за косу.

– Не прикидывайся, вставай и раздевайся, стерва!

– Не надо… не бей, – всхлипнула Мария. – Хорошо…

Она поднялась на колени, расстегнула и сбросила блузку, развязала пояс юбки и потянула её вниз. Держась за стенку, шатаясь, Мария медленно встала. Юбка и трусы соскользнули на пол. Мария переступила через них, опустила голову и прижала руки к низу живота.

– Ну вот, так бы и сразу, – улыбнулся Волк. – Пойдём. Пора кончать, а то твоя мама вернется скоро. Не заставляй Ивана стрелять в тебя у неё на глазах, ему не нужны её вопли.

Мария ступила к двери. Внезапно её колени подкосились, женщина рухнула навзничь, ударившись затылком о пол. Струйка крови брызнула из полуоткрытого рта.

Волк недовольно поморщился.

– Похоже, ты перестарался. Порвал ей кишки, теперь она не сможет идти, придется тащить. Бери её, и пойдём.

Он распахнул дверь и вышел. Я взял Марию за запястья и поволок её, через дверь и вниз по ступенькам крыльца. Глаза Марии были закрыты, голова запрокинулась и безжизненно раскачивалась, коса подметала ступеньки. Груди колыхались, тяжёлые, полные молока, с царапинками вокруг ярко-красных раздражённых сосков…

Я тащил Марию через двор к калитке. Неожиданно я услышал детский плач из открытого окна дома. Ребёнок проснулся… Этот слабый звук вернул почти мёртвую мать к жизни, Мария внезапно вскочила на ноги, оттолкнула меня и бросилась назад, к крыльцу:

– Я здесь, я иду!

Это было как чудо, и я потерял голову на мгновение. Потом я ощутил злобу и какой-то странный охотничий азарт. Я выхватил револьвер из кобуры и выстрелил Марии в спину, почти не целясь.

Удар бросил бегущую вперёд и развернул. Мария пронзительно вскрикнула, схватилась за столбик крыльца, обернулась ко мне. Пуля прошла навылет, раздробив ей правую ключицу. Парализованная, повисла правая рука. Кровь хлестала из рваной выходной раны и текла между грудей.

– Ой, мама… больно… – прошептала Мария.

Я шагнул вперёд, целясь ей в грудь. Мария смотрела на меня – распахнутые болью огромные глаза, чёрные промоины в тающем сером снегу лица…

– Не надо!

– Чего ждёшь, кончай её, – спокойно-насмешливый голос Волка позади.

Я выстрелил. На мгновение чёрная дырка появилась на месте левого соска Марии. Потом её грудь словно взорвалась изнутри, кровавое молоко брызнуло фонтаном. Марию отбросило назад, она упала спиной на бревенчатую стену дома:

– Сыночек…

Мария прижала ладонь к изуродованной груди. Там хрипело и булькало. Красно-белые струи хлестали между пальцев Марии, её колени дрожали – но, словно пригвождённая пулей  к стене, расстрелянная мать всё не падала… Я  снова растерялся.  Почему она не умирает, упрямая тварь?

– Можешь ты успокоить её наконец? – голос Волка за спиной вывел меня из оцепенения. – Куда ты целишься? Размозжи ей башку.

Я ступил к стене и в упор выстрелил Марии в висок. Тёплая кровь брызнула мне на щеку. Голова Марии качнулась в сторону и упала на грудь, колени подломились, женщина мягко повалилась ничком в траву. Пуля разорвала ей спину, и я увидел, как сердце всё ещё пульсировало в глубине раны, потом замерло, Мария  вытянулась в длинной судороге и неподвижно застыла.

Волк подошёл сзади.

– Готова?

Он упёрся носком сапога в плечо Марии и  перевернул её навзничь.

– Молодец. Но ты работаешь грязно, солдат. В следующий раз целься лучше, не дрожи, это ведь не бой, бояться тут нечего. И как ты выпустил её, почему она побежала?

– Но вы же видели, она была уже почти мёртвая, – ответил я смущённо. – Даже не думал, что вырвется.

– Перехитрить хотела, корова, – Волк толкнул сапогом  лежащую на траве тяжёлую грудь Марии. Оглянулся на растворённое окошко – из него всё ещё слышался плач ребёнка.

– Пойди, прикончи его.

Я вздрогнул и отступил.

– Жалко? – усмехнулся Волк. – Ладно, это не приказ, поступай, как знаешь, – он достал портсигар,  но не открывал его, вращал в руках, задумчиво разглядывая убитую.

– А если он выживет, что тогда? Я тоже был таким, ещё года не исполнилось. Во время переворота пьяная матросня пришла за моим отцом-офицером – не застали его и со злости закололи маму штыками, но почему-то не тронули ребёнка. Они очень раскаивались в этом, когда я нашёл их двадцать лет спустя. Хочешь повторить их ошибку?

Я медленно пошёл к крыльцу.

– И заодно умойся, – бросил мне в спину Волк.

…Вернувшись, я аккуратно положил мёртвого ребёнка на грудь Марии. Волк одобрительно улыбнулся:

– Ну, вот видишь. Всё просто.

Щёлкнув крышкой портсигара, он протянул его мне. Негнущимися пальцами я взял сигарету.

– Ты прошёл испытание, теперь я тебе верю. Оставайся здесь. Когда вернётся её мать, прикажи ей оттащить эту падаль на площадь. Потом на сегодня свободен, разрешаю выпить, если хочешь. Но завтра будь в порядке, пойдёшь в патруль.

Волк повернулся и вышел на улицу, оставив калитку открытой.

Я присел на крылечко, глядя на трупы. Первая затяжка, как возвращение к жизни. Да, я сделал это. Я преодолел мой страх и жалость. Я выжил.

С улицы донеслись голоса возвращавшихся из леса женщин. Мать Марии вошла в калитку…

…Ну и хватит об этом – я же вижу, вам неинтересно. Кому это надо? Прошлый век…