Уже семь лет я провожу свой отпуск в паломнических поездках. Люблю ездить одна. Не зависеть от группы, от экскурсовода, от намеченного плана и графика. Не просто побыть пару дней в святом месте наскоком, второпях, а пожить там, потрудиться во славу Божию, почувствовать себя почти своим в святой обители, увидеть её жизнь изнутри….

И вот я в Оптиной. Любимая моя Оптина!

В каждом святом месте своя благодать. Приехав, услышала такой диалог двух паломниц. «Я только что от святого Александра Свирского». – «Да что вы?! И в Оптину? Ну и как вам Оптина?» – «Знаете, в обители Александра Свирского более строгая атмосфера. А здесь как-то мягко, как дома. Что-то тёплое, родное. Может, это из-за природы?»

Я живу в Оптиной уже месяц. На этот раз моё послушание – в хлебном киоске. Хлеб монастырский, бездрожжевой, на хмелю. Вкусный! А уж про пирожки и говорить нечего – объедение. С творогом, с рыбой, с грибами, с картошкой, с изюмом, с повидлом, с курагой. Глаза разбегаются – какой пирожок попробовать? Плюшки с сахаром и маком! Только успеваю подавать покупателям пакетики с пирожками. И наливать чай.

Сначала послушание кажется игрой. Вспоминаю детство. Во дворе под кустами сирени строим магазин. Игра захватывает всех. Рыжий Вовка приносит кирпич и доску. Это весы. Собираем листья лопуха – это овощи в нашем магазине. Когда магазин полностью обустраивается и совершается пара покупок, игра заканчивается. Весь интерес заключался в создании магазина. А процесс покупки лопухов, разноцветных стёклышек и другого «товара» уже не так привлекателен.

Теперь я могу поработать в настоящем монастырском киоске. Справа – стены и блестящие золотые купола Оптиной. Виден ангел с трубой на одной из башенок, собирающий верных под крылья обители. А если встать на крылечко киоска, то видны луг, жёлтая дорога, убегающая вдаль, сочная июньская зелёнь. Воздух густой и тёплый – солнце любовно и мягко согревает Оптинскую землю. Голубое лёгкое небо с белыми невесомыми тучками. Несколько домиков с огородами, прилепившиеся к монастырю. Щебечут птицы, петух важно кукарекает. Смотришь вдаль, и сердце замедляет своё биение, мир и покой царят на душе.

Рядом с киоском – важные галки, бестолковые голуби, шустрые воробьи, ждущие от меня вкусных крошек. Самый крохотный и смелый воробышек дважды влетает через окошко ко мне в киоск и расхаживает по прилавку. Приходит важный рыжий кот и требует внимания. Кормлю его, и он, насытившись, укладывается на пороге, там, куда падают солнечные лучи. Греется на солнышке и мурлычет.

Уходя на обед в трапезную, забываю кота в киоске, не заметив, что он в тенёчек перешёл, за табуретку. Возвращаюсь назад, Миша – о нём речь ещё впереди – кричит: «Иди скорей, у тебя там кот торгует пирожками!» Я пугаюсь: «Батюшки, кошмар-то какой! Неужели проказник залез в пирожки? Ну всё, конец моему послушанию!»

Нет, рыжий и близко к ящикам с пирожками не подошёл, не обманул доверия. Видно сквозь окошко палатки, как он важно сидит на моём табурете, голова на уровне стола, рядом с калькулятором. На подошедших паломников-покупателей смотрит серьёзно и спокойно: дескать, всё в порядке, ждите, сейчас вы получите свои пирожки.

С утра послушание кажется лёгким и весёлым. Но к концу дня ноги болят, в голове гудит, соображаю плохо. И считаю уже медленно. Скоро нужно уносить столы и стулья, а послушника, который этим занимается, не видно. И тут на помощь приходит Миша.

Про Мишу, который не знает о кризисе

Миша достался мне по наследству от предыдущей послушницы монастырского киоска. Начинаю работу и вижу, что неподалёку подолгу сидит мужчина лет 45. Одет он худо, небрит, на голове лыжная шапочка, на ногах тапочки. А глаза добрые и ясные, как у ребёнка.

Миша помогал тем, кто нёс послушание в монастырском киоске, когда нужны были мужские руки: воды в бочку натаскать для чая, расставить столы и стулья утром, а также собрать их вечером или в случае дождя. Протереть столы и убрать одноразовую посуду, забытую покупателями-паломниками…

Вообще-то, принести воды и расставить столы и стулья должен брат на послушании, который привозит хлеб и пирожки на тележке и увозит пустые ящики. Но он очень загружен работой, и не всегда его можно дождаться. А Миша тут как тут.

В выходные, когда народу в обители много, желающих попить чая с монастырскими пирожками столько, что я порой остаюсь без обеда. Выйти на улицу и прибраться некогда. А тут Миша:

– Водички принести, а?

– Давай тряпку, там детишки чай пролили, надо стол вытереть, во!

– Щас дождяра ливанёт, давай мебель твою начну убирать.

Миша сейчас нигде не работает. Решил отдохнуть летом. А осенью собирается опять устраиваться на работу. У Миши – летние каникулы.

Знающие его люди говорят, что он всю жизнь работал грузчиком. А этой зимой – на мойке автобусов. Говорят, что он не пьёт. Очень кроткий человек. Но умственное развитие у Миши как у ребёнка.

Он говорит про себя:

– Я, это, не очень умный. Живу, во!

– Миша, как ты учился?

Смущённо улыбаясь, показывает один палец, а затем два пальца:

– Колы да двойки! Во! Восемь классов закончил!

– Миша, ты почему с работы ушёл?

– Автобусы мыл! Зимой! Во! А ты попробуй зимой холодной водой автобусы мыть!

У Оптиной иногда стоят нищие, просят милостыню. Миша денег не просит.

– Миша, ты на что живёшь? Ты не просишь милостыню?

– Не! Я машины мою. Мне за это дают денежку. А иногда ничего не дают. Смеются.

Сегодня Мише за работу дали сто рублей. Миша счастлив. Он гордо показывает мне сторублёвую бумажку: «Деньги!» Сидит за столом. Время от времени достаёт сто рублей, разглаживает, рассматривает, снова бережно кладёт в карман.

К киоску подходит, по-детски улыбаясь, блаженненькая Мария, она уже пожилая. На плакате, висящем на груди, написано: «Помогите сироте Марии на лекарства».

Миша суетится, подбегает ко мне:

– Во! Марии дай чаю! И пирожков! Это… С картошкой. И булочку с маком! Во! Я заплачу! У меня есть деньги!

И Миша радостно протягивает свою драгоценность – сторублёвую бумажку. Миша покупает Марии то, что любит сам, ведёт старушку, усаживает и радостно угощает. Он счастлив. У него есть деньги, и он может потратить их на нуждающегося человека.

Миша радуется простым вещам – солнцу и дождю. Чаю и булочке. Воробышку, клюющему крошки с его ладони. Рыжему коту за калькулятором. Возможности помочь людям. У Миши нет кризиса. Он не читает газет и не знает о нём.

– Миша, у тебя родители живы?

– Не! – Миша отвечает коротко и отходит.

Сидит за столом, думает, видимо, о грустном, затем подходит:

– Алёнушка! А я свою мамочку знаешь где похоронил? На новом кладбище! У меня мамочка очень хорошая была. Она меня строго держала – во! И любила! А теперь я один совсем. Плохо, Алёнушка, одному.

– Ну, ничего, Мишенька! Да и не один ты! Ты же со мной!

– Да, я с тобой! Я тебе помогаю, да?!

Мишу угостили конфетами. Он приносит их мне:

– Алёнушка, сестрёнка, конфеты, во!

Ему приятно поделиться своей радостью.

У Миши есть мечта.

– Алёнушка, а знаешь, хочу я свой домишко! У меня там банька будет, во! Хочу завести два поросёнка, барашка, гусей. Хорошо!

К киоску подходит милиционер:

– Миша! Мишка! Ты чо не бреешься? Ты у нас этот, как ево, комильфо! Дон Жуан!

И обращаясь ко мне:

– Он вам не мешает?

Миша смущён словом «комильфо». Я вижу, что он очень деликатен. При всей простоте Миша тонкостью чувств мог бы соперничать с самым образованным человеком. Миша краснеет и пытается улыбаться милиционеру, и я чувствую, как ему неудобно за грубые шутки. Душа у него детская и чистая.

Сегодня у Миши сплошные искушения. После милиционера к киоску на дорогой иномарке приехал холёный мужчина. Купил, долго выбирая, пирожок с рыбой и кофе. А потом подошёл к сидящему за столом Мише и, присаживаясь, бросил ему: «Пшёл вон отсюда! Развелись тут, бомжи несчастные!»

Миша покраснел и встал. Бросил взгляд в мою сторону и кротко отошёл от киоска. Сел на бордюр рядом с колонкой. Сидит. Голову опустил.

Мужчина из иномарки подходит ко мне второй раз: «Налейте, пожалуйста, ещё кофе».

Я глубоко вздыхаю. Мысленно прощаюсь с полюбившимся мне послушанием и отвечаю: «Простите, но я не могу налить вам кофе, пока вы не извинитесь перед моим братом, которого вы только что обидели».

Мужчина поражён:

– Перед вашим братом?!

– Да, Миша – мой брат. И ваш брат. Он очень расстроен. Утешьте его.

Я смотрю в глаза мужчине. Добавляю мягкости в голосе:

– Пожалуйста!

Выражение лица мужчины меняется. Как будто встретившись взглядом со мной, он понимает меня и чувствует мою нежность к Мише.

Мужчина идёт к Мише, что-то говорит ему, хлопает по плечу. Они возвращаются вместе, и Мишу даже угощают кофе, хотя он деликатно отказывается. Мир восстановлен.

Мужчина садится в иномарку, вид у него весёлый. Он машет нам рукой и кричит: «Привет Оптиной!»

Мишин день кончается благополучно.

Кому-то Бог даёт ум, кому-то богатство, кому-то красоту. А Мише – кроткий нрав и доброе сердце.

У киоска снуют Божьи пташки. Те самые, которые не сеют и не пашут. А Господь их кормит. Всем посылает милосердный Господь на потребу. По словам псалмопевца Давида, Господь, «насытишася сынов, и оставиша останки младенцем своим!» И крох этих хватит рабу Божьему Мише…

История про бурю

С утра погода хорошая. Желающих отведать монастырских пирожков, как всегда, много. Есть уже постоянные покупатели – знакомые лица – солидные, благочестивые, внушающие доверие, располагающие к себе. Например, важный охотовед, по совместительству казачий атаман. Или строгий высокий послушник в подряснике.

Второй день пьёт чай в одно и то же время (видимо, после Акафиста) молодой и весёлый паломник Саша. Солидности у него, конечно, никакой, молод слишком. Я стараюсь не обращать внимания на его улыбку. Некогда мне тут улыбаться, у меня послушание серьёзное! На попытку завести разговор не отвечаю. Вот с казачьим атаманом или строгим высоким послушником я, может быть, и пообщалась, сразу видно, что люди серьёзные!

К обеду погода резко портится. Падают редкие капли дождя. У киоска два человека – пожилая женщина и юноша. Женщина прячется под козырёк палатки, а юноша независимо продолжает пить чай под моросящим дождиком.

Внезапно сила дождя нарастает, слышится гул и гудение в воздухе, и вот дождь пошёл сплошной стеной. Юноша присоединяется к паломнице под козырьком. И тут начинается что-то ужасное. Гудение усиливается, это уже не дождь, а тропический ливень! Поднимается шквал. На Оптину опускается тьма. Ветер неистовствует. Я открываю дверь, и двое паломников заскакивают в палатку.

И вовремя – мои зелёные стулья и столы уносит одним порывом. В окно палатки бьёт ливень, вода поднимается по щиколотку. Мы стоим в воде и с ужасом чувствуем, как раскачивается палатка под ударами шквального ветра.

Козырёк киоска встал как парус. Ещё мгновение – и палатку перевернёт и унесёт. Вспоминаю любимую детскую сказку про волшебника Изумрудного города, как ураган унёс домик Элли, её саму и пёсика Тотошку в далёкую волшебную страну.

Воспоминания прерываются, потому что киоск начинает переворачиваться, и мы вцепляемся в прилавок. Я начинаю вслух читать молитву святителю Николаю Чудотворцу: «Проповедует весь мир тебе, преблаженне Николае, скорого в бедах заступника…» Раздаётся – крак! Это отломился козырёк и лёг на палатку плашмя. Парус исчезает, и наше убежище встаёт на место. Через пять минут страшная буря заканчивается.

Пережитый испуг так сплотил нас, что мои подопечные не уходят. Мы начинаем глупо смеяться. Стоим все мокрые, потому что ливень проникал сквозь окна, по щиколотку в воде – и смеёмся.

Затем женщина и юноша, не сговариваясь, просят тряпки и начинают собирать воду в ведро. Они не уходят, пока не приводят палатку в порядок. Прощаемся. А у меня руки всё ещё дрожат.

«Святителю отче Николае, моли Бога о нас!»

Буря, как я позднее узнала, сломала много деревьев. Одна сосна упала на машину, и автомобиль раздавило. Снесло крышу на подсобном хозяйстве. Кто-то покалечился и получил переломы.

Выхожу из киоска. Вижу знакомые лица: солидный охотовед и строгий высокий послушник ходят по лугу около киоска. Интересно, что они там ищут?

Возвращаюсь в киоск. Батюшки, крупные купюры в коробочке как стояли, так и стоят в надёжном месте, а вот десятирублёвые бумажки, которые просто так на столе лежали, пропали. Наверное, ветром унесло, когда я дверь открывала паломникам! Ну вот тебе и недостача!

В дверь заглядывает молодой весёлый паломник Саша: «Оля, у вас ничего не пропало? У киоска несколько десяток лежит, не ваши?» И он протягивает мне мокрые купюры.

– Мои, Саша, мои, ещё где-то должны быть, их много было.

Саша, ни слова не говоря, идёт на луг, который начинается за киоском. Охотовед и послушник ретируются, и Саша около часа методично обходит всю поляну за киоском по мокрой траве. Он приносит мне почти все мои десятки, которые я высушиваю и благополучно сдаю. Затем собирает столы и стулья и возвращает их на место.

А я ещё раз убеждаюсь в справедливости поговорки про пуд соли и про то, что внешний вид обманчив.

Про Сашу и его сокровища

Саша замёрз. Рабочий день закончился, и мы можем спокойно выпить чаю. Наливаю Саше полную кружку горячего чая, он пьёт небольшими глотками и рассказывает о себе.

Раньше Саша работал мотористом на корабле. Несмотря на свою молодость, успел побывать в 24 странах мира. Саша любил весёлые и шумные компании. Мог много «принять на грудь». С одним выпьет, тот уснёт, а Саша к другому другу отправится – ему хочется общаться. Много было у него приятелей, многих он угощал. Хорошо зарабатывал, но так же быстро тратил.

И вот как-то перестал он видеть в этой весёлой жизни смысл. Чего-то Саше стало не хватать. Плачет душа, ищет чего-то, а чего – сама не знает.

Один раз Саша ушёл из пьяной компании, потому что на душе стало очень плохо. И так бессмысленно всё показалось, что он отправился в храм. Приходит пьяный Саша в пустой храм, подходит к свечной лавке и начинает требовать священника:

– А где у вас тут поп – толоконный лоб?

– Не поп, а батюшка.

– Хорошо, мать, батюшка так батюшка. Подай мне сюда батюшку! Плохо мне, мать, очень плохо. Помоги.

В свечной лавке оказалась по-настоящему верующая женщина. Она не вызвала милицию, а строго сказала Саше:

– Батюшки сейчас нет. Служба давно закончилась. Вот тебе молитва Ангелу-хранителю. Это он тебя от пьяной компании оторвал и сюда привёл. Вставай вот сюда к иконам и читай вслух молитву!

И Саша не стал спорить. Он сам не знает, как и почему, но беспрекословно опустился перед иконами на колени. Стоит и пытается читать молитву. А буквы разбегаются. Никак прочитать не может.

– Матушка, почитай мне!

Сестра из свечной лавки опустилась рядом с ним на колени, стала громко молиться. И заплакала. Так она молилась сквозь слёзы. А Саша плакал вместе с ней. Он слушал, плакал и шептал: «Господи, ведь Ты же есть! Помоги мне! Ангел мой хранитель, помоги мне!»

Когда они встали с колен, Саша почувствовал себя почти трезвым. Он вернулся домой.

И с этого дня всё в его жизни пошло по-другому. Исчезли пьяные компании. Саша поступил учиться в институт и поменял работу. Женился на верующей девушке. У них родился сыночек Ярослав. «Хорошее имя – Ярослав, – говорит Саша. – Когда маленький, можно звать Ярик или Ясик». У Ясика режутся первые зубки, и Саша каждый день звонит домой.

Он приехал в Оптину на девять дней. Ездит сюда уже семь лет подряд. Исповедуется, причащается, ходит на все службы и акафисты.

Саша оглядывается вокруг и бережно достаёт свои святыньки. Показывает их мне – это молитва-книжечка Ангелу-хранителю, старенькая, любовно обёрнутая в пакетик. Та самая, первая молитва, которую дала ему сестра из свечной лавки. Затем Саша показывает бумажную иконку святого Амвросия Оптинского, которую он приобрёл в свой первый приезд в Оптину, – она потёрта на сгибах, но также любовно обёрнута в полиэтиленовый пакетик. Эти иконочки Саша каждый раз прикладывает к мощам и хранит их в особом отделе бумажника.

Он бережно кладёт их обратно, при этом небрежно отодвигает крупные денежные купюры.

– Я эти иконочки всегда ношу с собой. Вот видишь, по карману будто невзначай похлопаю – здесь, со мной мои святыньки. Знаешь, деньги не боюсь потерять. Деньги что, их можно снова заработать. А вот иконочки – это да! Это мои сокровища!

Да, Сашенька! Где сокровища ваши, там и сердце ваше будет. Помоги тебе Господи!

С Сашей мы переписываемся по электронной почте. Вернувшись домой, он первым делом окрестил сыночка. Кто знает, возможно, в следующий раз я встречу в Оптиной всю его семью?

«Дай кровь и прими дух»

Трудный день, покупателей много. И вот, наконец, очередь иссякает. Паломники потянулись на службу под звон колоколов. Затишье. Выхожу и присаживаюсь на один из зелёных пластмассовых стульев у столика. Чай допивают последние покупатели: старенькая монахиня, мать Н., и молодая паломница с рюкзачком. Завязывается разговор. Паломница спрашивает у меня:

– А вы здесь работаете?

– Да, это моё послушание.

– Значит, вы послушница этого монастыря? Но ведь это монастырь мужской?!

– Быть послушником и просто выполнять послушание в монастыре – разные вещи, – отвечаю. – Просто потрудиться в монастыре на послушании может любой верующий человек. А быть послушником – это встать на путь, ведущий к постригу.

– Понятно. Это очень интересно. А ещё, может, вы мне объясните отличия между послушником, иноком и монахом?

Мой язык, ответивший в течение трудового дня на тысячу вопросов, отказывается повиноваться. И я с надеждой смотрю на старенькую монахиню. Мать Н. вздыхает и по смирению не может отказаться от ответа. Терпеливо и подробно объясняет молоденькой паломнице с рюкзачком различия между братией. А я слушаю и наслаждаюсь её спокойной неторопливой речью, восхищаюсь её молодыми и умными глазами, теплом и умиротворённостью, исходящими от неё.

– В монастырях свой рост. Сначала трудник, который работает и присматривается к обители и братии. А братия присматривается к нему. Если это взаимное знакомство будет успешным и человек захочет остаться в обители, он напишет заявление на имя наместника монастыря. И если нет препятствий в виде несовершеннолетних детей или инвалидов-родителей в миру, нуждающихся в помощи, то этому человеку могут разрешить остаться в обители. Он переходит в чин послушника и законного обитателя монастыря.

В Оптиной на начинающего послушника, хорошо себя зарекомендовавшего, могут надеть чёрный халат. И это уже радость – теперь он свой, Оптинский. Ну а когда на послушника одевают подрясник – это уже и радость и честь. И искушения. Старцы Оптинские предупреждали желающих пострига: «За мантию – скорбь, искушения». Почему так? «Дай кровь и прими дух»,– говорят святые отцы. Каждый дар стоит трудов.

Послушник, желающий монашеского жития, потрудившись в обители, может стать иноком. И принять иноческий постриг. Иноки ещё не дают невозвратных обетов. Но им уже меняют имя, они носят подрясник. Возвращение в мир для них можно сравнить с отказом обручённой невесты жениху накануне свадьбы.

Монахи дают невозвратные обеты. И перед Богом остаются монахами, даже если по какой-то причине покинут монастырь. У них новое имя и ангел-хранитель.

– Матушка, я слышала, что при постриге человек сильно меняется, это правда? – уточняет паломница.

Монахиня улыбается:

– Правда, деточка. При постриге тебе дают новое имя. И ты чувствуешь себя другим человеком. Меняются даже черты характера. Ты вся меняешься. Нет больше тебя прежней.

Когда я была молоденькой инокиней, я попала к известному старцу. Одета я была в мирское и скрывала своё иночество. Во время исповеди назвала своё мирское имя – Татиана. А когда старец накрыл меня епитрахилью, он громко прочитал разрешительную молитву и назвал моё имя – инокиня Амвросия. Удивлению моему не было предела, потому что никто в этом монастыре даже не заподозрил, что я инокиня. На мой удивлённый вопросительный взгляд старец строго сказал: «Перед Богом ты инокиня Амвросия, твои обеты записали ангелы».

– Матушка, а схимник?

– Схима – это великая честь. И великая ответственность. Есть такое известное сравнение: послушник для мира как легко заболевший человек. Инок – как тяжелобольной. Монах – для мира умер. Ну а схимника уже глубоко закопали. Схимника с миром связывает только молитва. И эта молитва может иметь огромную силу. Есть старцы, которые, раскинув руки на молитве, могут простереть молитвенный покров над целой страной.

Ещё интересное сравнение я слышала от своего духовного отца: идёт духовная брань, а монахи – духовные воины с силами зла. Так вот, послушники только наблюдают за битвой, иноки уже учатся владеть мечом, а монахи сражаются. Ну а схимники – самые опытные духовные воины… Ну вот и всё. Понятно рассказала?

– Спаси Господи, матушка. Вы очень понятно всё объяснили, – молоденькая паломница допивает уже остывший чай, о котором она, заслушавшись, забыла.

– Всё, доченьки, мне пора на службу. Помоги вам Господи!

Мать Н. медленно поднимается и уходит. А я долго смотрю ей вслед. Рабочий день закончился. Пора закрывать киоск.

О паломнице Анне и странной матушке

Утром иду на послушание и вижу у киоска свою давнюю знакомую – Анну. С ней мы когда-то познакомились в паломнической поездке в Псково-Печерский монастырь, подружились. И вот Аня приехала в Оптину. Зная, что я здесь, сразу же отправилась меня искать. А перед поисками вот решила попить чайку в монастырском киоске.

Аня обнимает меня и плачет.

– Что случилось, сестрёнка, милая?

Наливаю Ане чай. Усаживаю за столик. Сегодня понедельник. Паломников-покупателей с утра нет, и я могу выслушать Анин печальный рассказ.

«На православной выставке в Москве познакомилась я с монахиней, матушкой Е., обещающей помощь тем, кто попадёт на встречу с ней и удостоится её молитв. На выставке она принимала людей, так как имела дар прозорливости. Очередь мы заняли утром и попали к ней только в 6 вечера. Узнав, что я преподаю английский, матушка пригласила меня в монастырь в Калининград. Почему её заинтересовал именно английский язык, я не сразу поняла. Но при первой же возможности собрала вещи и поехала, поскольку серьёзно болею, а в той обители есть уникальный и необыкновенно целительный источник, называемый Иорданским.

Повезла туда с собой большой пакет записок с просьбами о молитвенной помощи и имена больных из онкологического центра. Матушка Е., по её словам, молится келейно за каждого по индивидуальной просьбе и обещает звонить по телефону, наставлять, что делать в каждом конкретном случае. Приехав в монастырь, я сразу попала в разряд "любимчиков”, и матушка сама повезла меня в скит. По дороге мы останавливались по делам – на подворье и так далее. По обстановке я стала понимать, что духовности здесь не ищут и основная задача – бизнес. Раскрылась и загадка с английским языком: сюда много иностранцев приезжает, которые могут стать спонсорами, и с ними нужно общаться.

Когда приехали в скит – я подумала, что попала в Кремлёвский Дворец, так всё красиво! Говорили мы много – матушка рассказывала, что ни архимандрит, ни Святейший Патриарх не "понимают” её дара старчества и поэтому послали в затвор. Вот так общались с ней и ели много деликатесов. Весь день. Вечером в скиту после ужина матушка благословила причаститься, несмотря на объедение.

Потом матушка рассказывала о своих дарах. О том, как монах на Новом Афоне возносился в воздух, а потом просил у неё благословения, как у святой. Как другой монах прожил в дупле 15 лет и просил, чтобы она его исповедала, благоговея перед её даром. Вспомнила, как однажды священник при исповеди матушки встал на колени и тоже просил, чтобы ОНА его исповедала.

Всё это поведала матушка со слезами на глазах. Потом мы мирно пили чай с бутербродами с сыром и желированными фруктами, ели деликатесы в немереных количествах. Окончательно меня добил тот факт, что позже на ночную сестринскую молитву, на которую меня привела одна монахиня, сама матушка не явилась – она уже отдыхала.

В домовом храме я случайно заметила стопку из тысяч записок (тех самых, келейных), которые, как оказалось, даже не матушка, как обещалось на выставке, а простые монахини, а может, такие же паломницы, как я, ИНОГДА читают. Мне стало плохо. Я сама привезла такие же записки от людей из онкологического центра, считающих ЧАСЫ!!! до операции и мучающихся от боли и метастазов. Эти записки для них были последней надеждой. Мне очень больно».

Вот такой рассказ я услышала. Утешаю Аню, отправляю в гостиницу. И недоумеваю об одном: каким образом подобные матушки, которым предписано быть в затворе, участвуют в православных выставках?

Об исполнении желаний

А вот совсем другая история, рассказанная посетительницей моего киоска паломницей Наташей:

«Я должна была ехать в Оптину с моей подругой Настей, но в последний момент, когда уже покупала билеты, её отец не отпустил, и я даже поплакала немного по этому поводу. А потом, уже в автобусе на Козельск, познакомились с соседкой. Выяснилось, что она тоже в Оптину едет и зовут её Настя! Словно бы Господь ободрил меня: одна я не останусь.

Когда приехали, нас поселили в гостинице, в комнате на первом этаже, где стоит огромная четырёхъярусная кровать. Первые три дня мне приходилось туговато – не могу рано просыпаться; если встаю в 5-6 утра, меня начинает тошнить и я прямо-таки болею, видимо из-за низкого давления. А там же в 5 утра свет включают, всех будят, – ну, вы знаете…

И вот, Господь Многомилостивый призрел на мои немощи. Правда, через искушение: на четвёртый день приходим мы с послушания, а постелей наших нет, кровати голые стоят, даже без матрасов – всё увезли в Козельск на дезинфекцию, так как у одной паломницы-странницы обнаружилась чесотка. И нас перевели в вагончик. Так классно! Одеяла новые, цветом похожие на лесной мох (мой любимый цвет), купешки маленькие, такие отдельные келейки, и никто в 5 утра не будит...

Дальше больше. Перед вечерней трапезой сидим с соседкой по купе Татьяной, она говорит: "Слушай, так шоколада хочется, просто помираю, да где ж его купить? Вокруг-то леса, до ближайшего магазина неизвестно сколько идти и куда”. Приходим на трапезу, а там стоят на столах ладейки-братины голубенькие, а в них тёртый молочный шоколад и ложки вокруг разложены. Татьяна просто рот разинула. "Откуда?” – спрашивает у Сергия-трапезника, а он ей: "Благотворители пожертвовали несколько мешков”.

Через несколько дней Танюша таким же образом пожелала мармелада. Приходим мы на трапезу, а в братинах-ладейках лежат на столах россыпи дынно-апельсинового мармелада! Как же Господь нас всех любит! Как слышит такие мелочи! Держит нас в Своей ладони.

И так всё время, словно Кто-то невидимый заботился… Надо было мне из Оптиной съездить домой. Села на междугородний автобус. Грустно так с обителью расставаться. Едем, автобус полон, и так получилось, что только рядом со мной оказалось свободное место – сосед по креслу опоздал на посадку. Проезжаем через Москву. Подумала: вот сейчас подберут пассажира мне в соседство – какого-нибудь пьяницу или сквернослова. Я ведь от мирских, нецерковных людей отвыкла в Оптиной. Сижу так, переживаю. И точно: автобус тормозит, входит мужчина, усаживается рядом. И, как думаете, кто это был?

Москва – город огромный, в автобус всякий может сесть. Но словно в утешение от расставания с Оптиной Господь послал мне в попутчики дьякона из нашего Ставропольского Александро-Невского храма. Причём домой он возвращался из Оптинского подворья в Москве! Дивны дела Твои, Господи!»

Ольга РОЖНЕВА
Оптина пустынь, июнь – июль 2009 г