Отец Владимир закончил службу и, стоя у ворот храма,
разговаривал с припозднившимися прихожанами. Он отвечал на их вопросы,
раздавал благословения, а прихожане благодарно целовали его руку и,
умиротворенные, расходились. Вот и последний ушел, решив свой,
казавшийся ему важным, вопрос.
Отец Владимир вздохнул устало, осенил себя крестным
знамением и направился домой. Но он не успел сделать и десяти шагов, как
кто-то схватил его сзади за руку и воскликнул:
– Батюшка, батюшка!
В этом возгласе было столько боли и отчаяния, что у отца
Владимира защемило сердце. Он повернулся назад, и увидел совсем молодую
по фигуре девушку. Обычную, вроде бы, девушку, если не считать, что
помимо платка на голове, на ней был и второй платок, что полностью
закрывал ее лицо до самых глаз.
– Батюшка! – еще раз воскликнула девушка, и в ее голосе зазвучали нотки надежды.
– Что случилось, дочь моя? – спросил отец Владимир.
– Вы, Вы… – девушка замолчала, разрыдалась и закашляла, захлебнувшись собственными слезами.
– Успокойся, милая! Вот лавочка. Давай присядем, и ты расскажешь мне о своей беде…Садись, садись. Как тебя зовут?
– Маша! – выдохнула девушка.
– Хорошее имя. – сказал отец Владимир, присаживаясь рядом. – Ну и что с тобой стряслось?
– А Вы…Вы мне поможете?
– Всем, чем смогу.
Девочка опустила голову вниз и сказала:
– Вот Вы говорите, что имя у меня красивое, а я ненавижу его, ненавижу…Плохое имя!
– Глупости! Имя не может быть плохим…Ты платок бы сняла с лица, жарко ведь. Что там у тебя? Синяк?
– Батюшка! – дрожащим голосом попросила Маша. – Давайте я Вам с самого начала?
Отец Владимир машинально посмотрел на часы. Священники ведь тоже люди, тоже устают и тоже хотят домой.
Но Маша, увидев это, вскочила и закричала:
– Вот и Вы не хотите мне помочь! Некогда! Всем некогда, кроме тех, кто меня бьет, кто издевается надо мной…
– И Маша убежала бы, если бы отец Владимир не успел схватить ее за руку и вновь усадить на скамейку.
– Прости меня, дочка, прости! Не хотел тебя обидеть. Рассказывай свою историю, я никуда не тороплюсь.
– Когда мне несколько часов от роду было, меня добрые люди
на помойке подобрали. Мать меня родила и выбросила. Ее не нашли, и я до
сих пор не знаю, что это за мать такая. Ведь пока я там лежала, крысы
над моим лицом так «поработали», что до сих пор платок этот ношу…А Вы
говорите – синяк… Хотите посмотреть, хотите!?
– Отец Владимир онемел от услышанного. И ответить ничего не
смог. Ведь скажи он «да», обидет девочку, а скажи «нет», обидет не
меньше.
А Маша уже вскочила со скамейки и резким движением сорвала с себя платок.
То, что увидел отец Владимир, повергло его в шок. Нет, это
было не лицо, это была маска из фильма ужасов. У девушки нормальными
оставались только глаза, а все остальное невозможно даже описать.
Огромным усилием воли отец Владимир сумел не выдать своих
эмоций. Хоть и с запозданием, он улыбнулся и погладил девушку по голове.
Но сказать ничего не успел. Маша бросилась ему на шею и снова горько
заплакала.
– Я не помню никого, кто бы не отшатнулся от страха, впервые увидев меня. – сказала она.
– Слабость человеческая – не великий грех. Не суди их, Маша,
и не судима будешь. Садись, садись на лавочку, я тебя слушаю.
– До шести лет я не помню ничего, хотя, наверное, и тогда
мне не сладко было. – продолжила Маша свой рассказ, вновь закутываясь в
платок. – А потом все мучения помню. В детском доме я – вечный изгой.
Сначала от меня просто шарахались, потом бить стали. На уроках
бумажками, да ластиками в меня кидали. На улице камнями. Палками ногу
сломали и два ребра. Из рогатки чуть глаз не выбили. Так и живу до сих
пор среди людей, но в полном одиночестве.
– А учителя что? – спросил отец Владимир.
– А что учителя. – усмехнулась Маша. – ничуть не лучше
учеников, кроме директора. Она, да, добрая. Но все равно – увидит мое
лицо, пугается. А классеая наша терпеть меня не может! Не разрешает даже
близко к себе подходить. Она и рассказала мою историю. И не только
мне, но и всем. С тех пор меня Машкой из помойки зовут…
– А ты ее прости, ибо не ведает она, что творит. Бог ей судья!
–Но я не могу больше так жить, батюшка! Если уж Вы мне не поможете, только повеситься остается!
– А ну-ка оставь мысли греховные! Самоубийство – грех наитягчайший и неисправимый.
– Так что же делать-то мне?
– Терпеть и молиться. Господь не оставит. Тебе сколько лет, дочка?
– Шестнадцать.
– Ну вот что, Маша. Как в народе говорят: «На Бога надейся, а сам не плошай!». Поехали!
Он усадил Машу в свои старенькие Жигули, стоящие неподалеку и повернул ключ зажигания.
– Куда!? – испугалась вдруг Маша и попыталась открыть дверцу машины.
Отец Владимир попридержал ее за локоть и покачал головой.
– Бедное дитя! – сказал он. Неужели тебя так запугали, что ты и священнику не доверяешь?
Маша снова заплакала, но уже не пыталась выскочить из машины.
– Ты в церковь ходила раньше? Причащалась?
– Не-ет…
– А крещеная?
– Не-ет…
– Ничего, все еще можно исправить.
Машина тронулась с места.
Маша вытерла слезы и с любопытством стала смотреть по
сторонам. Она еще ни разу не ездила в легковом автомобиле, да и детский
дом редко покидала, опасаясь обиды от незнакомых людей, что
переполнило бы чашу ее долготерпения. Спустя двадцать минут отец
Владимир остановился во дворе 37-й больницы, что находилась почти на
окраине города, и заглушил двигатель.
– Пойдем! – сказал он Маше, и Маша послушно последовала за ним, поправляя на ходу платок на лице.
Отца Владимира в больнице хорошо знали. Сестры и пациенты
здоровались и приветливо улыбались, а некоторые просили благословения, и
тут же его получали. Но вот они подошли к нужному кабинету на втором
этаже. Отец Владимир постучал в дверь и, услышав изнутри какое-то
неясное бормотание, вошел во внутрь.
– Здравствуйте, батюшка! – приветствовал его средних лет мужчина с греческим профилем. – А я уже домой собираюсь.
– Но несколько минут, надеюсь, сможете мне уделить?
– Конечно, конечно! Вы по какому поводу?
– Да вот…Маша, где ты? – отец Владимир открыл дверь и втащил
в кабинет девушку, которая побоялась зайти следом за ним.
– Виктор Васильевич, посмотрите, что можно здесь сделать. Маша, снимай платок.
Маша нехотя освободила от платка лицо и…очень удивилась,
увидев, что ее уродство не произвело на доктора ни малейшего
впечатления. Он все так же добродушно улыбался.
– Целых два человека за один день нормально ко мне отнеслись. – подумала Маша, и, в который уже раз, расплакалась.
– Ну-ну, девушка, не надо слез. Подойди ко мне.
Виктор Васильевич сначала визуально осмотрел Машино лицо,
затем потрогал изуродованные подбородок, губы, нос, щеки и довольно
кивнул.
– Кости практически не задеты, – сказал он, а восстановление
мягких тканей хоть и длительный процесс, но не очень сложный. И все
же, как это с тобой случилось?
И Маша, глотая слезы, повторила для доктора свою невеселую
историю, которая произвела на Виктора Васильевича ошеломляющее
впечатление. Он посидел немного, переваривая услышанное, а затем снял
телефонную трубку и сказал в нее несколько резких слов. Через минуту в
кабинете появилась пожилая медсестра.
– Маргарита Павловна, определите эту девочку в шестую палату и завтра же с утра направьте на все анализы.
– Хорошо, Виктор Васильевич. – сказала сестра и увела Машу с собой.
– Садитесь, батюшка! – сказал Виктор Васильевич, когда они остались одни.
Отец Владимир присел на стул напротив доктора и грустно улыбнулся.
– Я понимаю, что платить за девушку некому…Что же, будем
выкручиваться. Операцию я бесплатно сделаю, не сомневайтесь. Но
понадобятся еще весьма дорогие лекарства, имплантанты…
– Я заплачу. – сказал отец Владимир.
– Вы же хотели машину поменять. Жигули-то Ваши давно на ладан дышат.
– Машина подождет. Что машина? Кусок железа. А тут судьба человеческая.
– Знаете, батюшка, – после небольшого раздумья ответил доктор, – пожалуй я сам за все заплачу.
– Прекрасно, что такие люди, как Вы, являются прихожанами нашей церкви. Но не след священнику пользоваться этим.
– В корыстных интересах. А корысти у Вас сроду не было.
– Ну, давайте пополам.
– Договорились. А ведь в принципе мы у государства на
операцию можем деньги истребовать. Но только в принципе. Ведь когда вся
эта волокита бюрократическая закончится, девушка на себя руки наложит.
А уж после операции не стоит и пытаться. Поэтому…
– Поэтому надо спешить делать добро!
– Воистину так!... Удивительно только, что за шестнадцать
лет никто до этого не додумался. – печально сказал доктор.
|
