Раньше, прежде чем стать верующим, я не любил бывать на кладбище. Даже больше, кладбище всякий раз напоминало мне о конечности моей жизни, и это было грустно. Грустно жить на земле человеку, чья жизнь конечна. Жить? А ради чего? Для того, чтобы умереть? Бессмысленно. Здесь действительно до эволюции додумаешься. Человек появился на земле как результат цепочки положительных мутаций. Домутировались до сознания, совести и разума. Схватится порой человек за голову, и зачем я стал человеком? Кому нужны были все эти мутации, если, в конце концов, я превращусь в холмик земли или горстку пепла? Тогда вполне оправдано: бери от жизни всё, что в состоянии взять, пока тебя самого черви не съели.

Только осознание, что ты слепок вечного Образа, оправдывает твоё бытие, и заставляет относиться к жизни ответственно. Открывается замысел Того, Кто любит, а ты дитя Его любви. Хорошо-то как.

Только после прихода к вере кладбище перестало быть для меня страшным местом, и превратилось в «хранилище оконченных повествований».

grave

Наше кладбище за селом в глубине леса делится на небольшое старое, начало которому было положено ещё в 17 веке, и новое, но уже большое.

Знаете, чем, кроме размеров, отличается наше сельское кладбище от таких же, но только городских?

Так вот, практически все, кто похоронен на новом кладбище, отпеты мною. В судьбе почти каждого погребённого здесь человека мною сделана последняя запись. Я молюсь о них, помню многих из них. Тем более, что и до рукоположения жил и работал с этими людьми много лет. И знаю, что от моей молитвы во многом зависит их посмертное бытие. Наша с ними связь не прервалась по их кончине. Духовное попечение не прекращается и за гробом.

Церковный год с его устройством поминальных и родительских суббот, и особенно пасхальным служением, не позволяет нам забывать тех, кто уже ушёл. И посещение могилок на Радоницу для меня всегда превращается в какое-то особое, радостное событие. Идёшь на кладбище, как в гости к друзьям, особенно к тем, кого успел полюбить ещё при их земной жизни. С кем вместе молился и восстанавливал храм, моих братьев и сестёр.

По входу на новое кладбище меня сразу же встречает Алексей. Многому я у него научился. И во многом хотел бы походить на него. Он умел и хотел жить. Но при всём жизнелюбии болезнь научила его терпеть и смиряться. Он умирал несколько лет, но всякий раз после соборований вставал и продолжал каждое воскресенье приходить в храм и причащаться. А ушёл на Вознесение Господне, последнее, что он сказал мне, а я его успел причастить, было: «Спасибо тебе, батюшка, за всё, спасибо». Христос воскресе, Алексий!

Совсем рядом ухоженная могилка младенца Сашеньки. Неизменный причастник практически всех воскресных литургий. Он утонул в Феодосии перед днём, когда должен был пойти в первый класс. Его отец, простой рабочий, не смог спасти дитя. Николай на «калымах» в свои выходные заработал денег, и ими мы оплатили труд иконописцев. Три больших иконы деисусного чина в приделе Святителя Николая - его жертва в память о сыне.

Однажды, уже после своей гибели, мальчик пришёл к отцу во сне и сказал: «Папа, я уже много где побывал, но у преподобного Александра Свирского мне нравится больше всего». Христос воскресе, малыш! Молись там о нас.

Ирина. Ирочка, я до сих пор не могу смириться с мыслью, что ты здесь, и уже целых три года. Ты не должна была умирать, тем более в таком возрасте. Красавица ты наша. Никогда не забуду: после того, как соборовал тебя и причастил, ты взяла мою руку в свои, уже полупрозрачные от болезни, и, поцеловав, сказала: «Теперь я ничего не боюсь. Спасибо тебе». Я думаю, что ты не обижаешься, что я чуть ли не силой прогонял Андрея от твоей могилки. Бояться я за него начал. Как говорится, мёртвые к мёртвым, живые к живым. Христос воскресе, радость наша!

София, скажу тебе честно, что, так как ты пекла блины, у нас до сих пор никто не печёт. Ты думаешь, я шучу? На полном серьёзе. Те школьники, что приходили к нам тогда в храм работать, а потом «уплетали» с чаем твои блины, уже выросли, у кого-то свои дети появились, а всё вспоминают, как мы их блинами кормили. Как же нам тогда было трудно. Это сейчас у нас трапезная, и приходской дом в два этажа, а тогда – всё «на коленке». До сих пор удивляюсь, как ты везде успевала? Христос воскресе! Премудрый человек.

Прасковьюшка! Ангел мой, моя бессменная алтарница. Сегодня Радоница и твоя третья годовщина рождения в вечность. Ты читала-то по слогам, а как многому меня научила. Друг мой, как же я благодарен Богу, что Он свёл меня с тобой. Ты молись обо мне, матушка, чтобы и мне достичь твоей меры простоты. Ты, конечно же, знаешь, что твоя младшая дочь прекратила пить, а во время последнего поста даже соборовалась и причащалась. Смотри-ка, а ведь молитва твоя сделала своё дело, даже по смерти она не теряет силу. Ты по ней все глаза выплакала, а на днях она мне сама сказала: «Всё, батюшка, возврата к прошлому уже не будет». Какая же ты у меня умница. Прасковьюшка, Христос воскресе!

А здесь лежит мой старый знакомец, Николай Иваныч. На старости лет с ним случилась такая «проруха», влюбился человек, как мальчишка. Стихи о любви писать начал, а самому стыдно кому и признаться. А мне доверился. Придёт к моему подъезду, сядет на лавочку и ждёт, когда я его увижу и выйду. Достанет тетрадку, и полились «сонеты». Сколько я тебя, друг мой, в храм звал. Ты всё обещал зайти, да… так и не собрался. Христос воскресе, Иваныч!

А вот пошли богатые надгробия. Здесь, за внушительной металлической оградой, три камня. Всё правильно, семья из трёх человек. Петрович, сам был предприниматель, хороший человек, но, правда, выпивающий. Сына не уберёг, подсадили парня из зажиточной семьи на иглу. Сколько лечили, всё бесполезно. После смерти сына жена сама стала пить, да так, словно умереть решила. Жили они рядом с храмом. На нашей некогда земле дом построили, большой, красивый, жить бы в нём и жить.

Зашёл как-то Петрович к нам в церковь, а я в это время голову ломаю, где бы денег на крышу найти? Зимний храм перекрыть край как нужно. Никого в церкви, только он и я. Подошёл к нему, поприветствовал. Вижу, тяжело человеку, шутка ли, единственного сына потерять. «Петрович, – говорю, – в память о Косте, сделай доброе дело. Видел, как камнями с колокольни крышу побило, пока дождей нет, помоги нам перекрыться. Ты человек богатый, помоги. Ещё и прихожан просить буду, всем миром и сделаем. А то, боюсь, дожди пойдут, всю штукатурку внутри загубим». Петрович помолчал, лицо у него такое хорошее было, доброе, он действительно был славный мужик. Потом и говорит: «Знаешь, батя, я вот думал-думал после смерти сына как мне теперь жить, и решил, что жить буду только для себя. Так что ищи других спонсоров. Не обессудь».

И действительно, стал Петрович жить для себя. Машину новую взял, заграницей отдохнул, начал хорошо одеваться. А потом, пропал вдруг Петрович. Неделю его не могли найти. И вот, иду как-то днём в храм, догоняет меня мальчишка лет десяти: «Батюшка, пойди, погляди, что это? Я всё смотрю-смотрю и никак не могу понять». Пошли мы с ним, и привёл он меня за дом к Петровичу, там у них такая огромная лужища была. Смотрю, куда пацанчик указывает, и вижу, словно мешок из-под сахара надутый плавает, а вроде и не мешок, человеческое тело напоминает. Вызвали милицию. Невестка Петровича из лужи его и вытаскивала. Говорит, видела во лбу подозрительную дырку, словно от пули. Да кто тогда разбирался. Отпели мы его во дворе храма. А через три месяца умерла и жена. Хороший дом остался, только пустой стоит.

Христос воскресе, Петрович, я на тебя зла не держу, не думай. После того, как ты отказался, пришёл человек и сам помощь предложил, всю крышу на себя взял. У Него всё так. Ты это уже знаешь. Бедный ты человек, Петрович, никому ты уже не нужен, но я тебя всё равно иногда поминаю.

Алексей Саврасов. "Сельское кладбище в лунную ночь"

Уже четвёртый год на праздник служу на могилке молодой мамочки. Переходила в Москве улицу по «зебре» на разрешающий сигнал светофора. И вдруг под красный «вылетел» джип. Наверно была в сводке по городу за тот день про тебя крохотная заметка. Как я понял, водителя джипа оправдали. Да какая разница? Маленький минутный инцидент, а материнская боль не утихает все четыре года, болит сердце, и чёрную одежду мать твоя не снимает.

Как мы уже привыкли к этим новостным сводкам, там погибли, там взорвались, самолёт упал. А ведь всё это чья-то боль, слёзы, разбитые сердца, дети-сироты.

Мать, Христос воскресе, не плачь, начинай молиться о своей девочке. Пока силы есть, помоги ей.

Большая мраморная плита с таким же портретом молодого парня. Юра, работал в одном из магазинов своего отца. Лет пять назад убили его ночью на работе какие-то наркоманы. Помню, как плакала в церкви его мать. У нас так заведено, если близкие делают вклад в храм, икону оплачивают, покупают подсвечник, или что-то в этом роде, то мы заносим имя человека на постоянное поминовение. Предложил то же и Юриным близким. Мама услышала, прекратила плакать, подошла ко мне и тихонько предупреждает: «Ты, батюшка только не вздумай такое моему мужу сказать, а то он тебя «не поймёт». До меня дошло, если уж родного сына оставлял в магазине ночью одного без охраны работать, то действительно «не поймёт». Больше я его родных в храме не вижу. Предали тебя, Юра, самые близкие, а предали. Но ты прости им, родителей, ты же знаешь, не выбирают. Только вот, всё думаю, как они тебе в глаза смотреть будут, когда ты их там встретишь?

На Радоницу никогда никого возле твоей могилки не бывает, но я помню тебя, твою беззлобность, поминаю иногда. Бог с ними. Христос воскресе, Юра, мы с тобой и вдвоём порадуемся.

Уже на выходе встречаю одну нашу верующую из Москвы, она год назад прямо на Пасху хоронила у нас свою маму. «Раньше, – говорит, – не могла на кладбище ходить, не по себе было. А теперь сижу рядом с маминой могилкой, разговариваю с мамочкой, и так на душе хорошо, уходить не хочется».

А мы, Галочка, никуда и не уходим, это только кажется, что они где-то там, далеко от нас, а на самом деле, они рядом — в наших сердцах, нашей памяти, и нашей молитве. Ведь любовь, если она, конечно, есть, сама знаешь, и после смерти никуда не исчезает.