Сегодня солнечный летний день, мы с матушкой, вооружившись кисточками и банкой краски, идём к могилкам Сергея Иосифовича Фуделя и его жены, Веры Максимовны Сытиной. Нужно привести в порядок металлическую оградку и помолиться. Эта такая наша древняя христианская традиция – молиться на могилах мучеников и исповедников веры.
В каждом храме имеются частички мощей святых мучеников, их в обязательном порядке вшивают в антиминс. Это такой плат, который мы всякий раз расстилаем на престоле, и служим на нём литургию.
День будний, живых на кладбище никого. Мы пробираемся по заросшей тропинке между старыми покосившимися оградками и такими же памятниками, увенчанными остроконечными ржавыми звёздами. Тяжёлые каменные плиты, свидетели человеческой памяти, с каждым годом всё больше и больше наклоняются под собственным весом и грозят вовсе завалиться. Где те, кто их когда-то здесь ставил? Может, их тоже уже нет в живых. Человеческая память недолговечна.
Наконец мы на месте. Облачаясь рассматриваю сень, которую мы установили над могилками праведников. За несколько лет она успела изрядно покрыться толстым слоем опавших листьев. Хорошо бы всё это обмести, да без лесенки туда не добраться.
Пока разжигал кадило, заметил людей, мужчину и женщину. Они какими-то обходными путями добрались до могилки молодого мужчины. Их оградка чуть в стороне от погребения Фуделей.
Люди подходят к памятнику, обметают надгробие из чёрного пластика, что-то там на нём поправляют. Привычными движениями опытных дачников за минуту выбирают многочисленные сорняки. Дождей в этом году много как никогда, и тепла достаточно, потому и травы наросло. Вот где для коров раздолье. Только коров не видно, и коз нет, зато появились вездесущие кладбищенские кошки поминальщицы. А ещё, туда, где появляются люди, слетаются птицы.
Жду когда разгорится уголёк и слышу женский голос:
- Что, дурашка, доездился? А я тебя предупреждала. Куда так нёсся? С собаками что ль за тобою гнались? Теперь один тут и кукуй. И мы с отцом теперь одни.
Догадываясь, что женщина нас не замечает, я нарочито громко кашлянул и позвал матушку служить литию. Честно сказать, я рассчитывал, что соседи, обнаружив рядом с ними священника, попросят нас помолиться и об их близком. Но напротив, моментально собрав свои котомки, они в спешном порядке ретировались тем же путём, что и появились здесь всего несколько минут назад. Испугались. Не ожидали, что увидят священника.
Убегая, женщина, обернулась к усопшему, успевая бросить:
- Ну ладно, мы тут у тебя прибрались. Всё пока-пока, не скучай! До скорого.
Матушка читала обычное начало литии, а я совершал каждение и удивлялся тому, как люди испугались священника. Почему? Не молятся потому что. К усопшему обращаются точно к живому, а в вечную жизнь не верят. Только я всё равно помянул и этого, бедолагу, погибшего, как я теперь знаю, в аварии.
Всякий раз, здесь молясь, поминаешь имена праведников и вместе с ними тех кого ты знал, и кто похоронен на этом кладбище, и тех, кто покоится рядом с ними, чьи имена можешь разобрать на окружающих надгробиях.
Сразу за крестом над могилой Сергея Иосифовича виднеется небольшой памятник Серафиме Кособрюховой. Ровесница века. На фотографии виднеется медаль, скорее всего за доблестный труд в годы Отечественной войны. Ну как такую не помянуть? Памятник старый, середины семидесятых, а на нём крест, вот тебе и Серафима Кособрюхова, человек со смешной фамилией. Небось сама и велела, чтобы обязательно с крестом. В те годы за такой памятник и указать могли.
Уважаю людей того поколения. Мы сегодняшние по сравнению с ними измельчали, что ли. У них тогдашних какая-никакая идея была. Что-то там строили, о чём-то мечтали. А если шли за Христом, так вплоть до исповедничества.
Уже после литии мы с матушкой переоделись и красим оградку. За кустами, что сразу за нами, вновь послышались голоса.
- Дедуля, привет, это мы! Да, пришли тебя проведать. Как ты здесь, дорогой, тебе не одиноко? Вот и пришли, чтобы ты не заскучал. Смотри, это мы тебе принесли, твоя любимая. Погоди, сейчас нальём.
Из-за кустов мне не видно что именно усопший предпочитал при жизни. Слышно было только бульканье жидкости, наливаемой из бутылки.
- Это тебе, деда. А остальное нам. Ну, давайте что ли, чтобы земля ему была пухом.
Потом из-за кустов в нашу сторону потянуло куревом.
- Деду тоже зажги и воткни сюда, ага, как свечку. Пусть затянется. Он, правда, предпочитал папиросы, но они тухнут. А сигареты нормально, потихоньку тлеют.
Голоса ещё о чём-то говорили между собой, вспоминали какие-то жизненные ситуации.
Они любили своего деда, и пришли к нему в гости, помянуть. Так, как привыкли, и делали это всегда. Молиться тоже никто не молился.
Мы отвыкли от прежних традиций, а новые, вернее возрождённые старые, ещё не привились. Да особо мы к ним и не стремимся. «Распить» с дедом бутылку на кладбище проще, чем прочитать над его могилкой литию мирянским чином.
Всё больше убеждаюсь в том, как повреждено человеческое сознание. Мы живём в мире, из которого обязательно уйдём. Вот оно, кладбище, какие ещё требуются доказательства? Помню, те люди, что выпивали за кустами, сами гадали, кому и сколько осталось, прежде чем они улягутся здесь же в землю рядом с дедушкой. А выйди сейчас из-за кустов да начни говорить с ними о вере и о спасении, на смех подымут. Или найдут какую-нибудь зацепку, но в церковь всё равно не придут. Разве что только свечку поставить. Там свечку, здесь сигарету.
Потому что человек, понимая, что он не вечен никак не может представить, что и он смертен. Не верится и всё тут.
Пока не испугаешься, собственной шкурой не прочувствуешь, не задумаешься. Даже тяжело больной всё продолжает надеяться на таблетки и огорчается, что никак не поправится. Помню как один старый человек, ему уже очень много лет, перенеся инсульт, удивлялся:
- Не понимаю, почему я вдруг заболел? Ведь даже когда на пенсию уходил был абсолютно здоров, и потом ни на что не жаловался. – Недоумевает, - таблетки пью, а они не помогают.
Мы не можем поставить себя на место тех, кто уже ушёл. Гоним от себя эти мысли, а вместе с ними и мысли о Боге.

Вечером уже, где-то после десяти, мне звонок.
- Не поздно? Это я.
- Ого! Сколько лет, сколько зим. Что это ты вдруг обо мне вспомнил?
- Настроение такое, подходящее. Со съёмок иду. Снимаюсь в очередном сериале. Короче, меня, наконец, застрелили, и отвезли в морг.
Я когда сценарий читал, думал, снимать будут в павильоне, а оказалось в настоящем морге. Меня раздели и уложили на каталку, на которой реально возят покойников. Нет, протёрли, конечно. Санитары везут меня застреленного по коридору, завозят в морг и засовывают в холодильную камеру.
Всё очень просто, но так жутко. Крестик с цепочкой сняли и хотели отобрать, но я зажал его в кулаке и не отдаю. Сунули меня в холодильник, в такую индивидуальную нишу, наподобие ячейки из автоматической камеры хранения, и дверку закрыли. Чего я только в эту минуту не передумал. Всех вспомнил, и бабушку, и Вериных родителей. Как мы их в Питере после аварии забирали, вот точно из таких же ячеек.
Материал отсмотрели, а я, наверное от страха, непроизвольно дёрнулся. Пришлось снимать второй дубль. Короче, снова меня в этот холодильник.
Сейчас домой возвращаюсь, а настроение у меня препротивное. Пост идёт, а уже и не помню, когда последний раз постился.
Я что подумал, давненько я у вас не был, не исповедовался и не причащался. Ничего, если я недельки через две нагряну?
- Приезжай, конечно, буду рад.
- Если бы знал, что в реальном морге буду сниматься, то наверное бы и не согласился. Дурацкая какая-то роль.
Я ему конечно сочувствую и поддакиваю, мол, действительно, дурацкая. А про себя думаю, отличная роль, просто замечательная, вон как тебя, дружок, на исповедь потянуло. А как иначе, я же о тебе молюсь.
Память смертная, это то, чего нам по жизни очень не хватает. Каждый подспудно уверен, что не умрёт никогда. И вдруг, при всей твоей уверенности, тебя раздевают догола, укладывают на каталку, везут и засовывают в морозилку. Даже если ты актёр и знаешь, что всё происходящее с тобой понарошку, всё равно страшно. Желание только одно, скорее выбраться из морозильника, одеться и бегом на улицу, на свежий воздух! И всё, как страшный сон, забыть.
Наверно потому монахи на Афоне и устраивают вместо обычных кладбищ костницы. Человек умирает, его хоронят. Года через три его косточки откапывают, обмывают в вине и складывают черепа к черепам, и всё остальное по отдельности. На черепа, или как их принято говорить «главы», наносят краской имя усопшего годы его жизни и ставят на полочку.
Оказывается, наши косточки отличаться по виду. Жил на земле трудился, молился Богу, не подличал, тогда они цветом от белого до янтарно медового, а нет, так и останки твои всё больше цвета грязного или грязно - серого.
Зайдёт человек в костницу. Постоит помолится, посмотрит на главы с именами и поймёт, что и он смертен. Время придёт, и его глава будет стоять здесь же рядом с другими. И любой приходящий, ещё до страшного суда узнает как ты жил, как подвязался и кто ты есть на самом деле.
У нас в областном центре на месте старого городища стали строить новый храм. Во время фундаментных работ раскопали старинные захоронения. Обратились к владыке, что делать? Тот благословил вдоль одной из стен нового храма устроить костницу и расставить в ней черепа из обнаруженных захоронений. Я их видел, большей частью это останки людей ещё молодых, все зубы на месте. Только сами косточки очень уж тёмные. Наши, наверное, тоже такими же будут.

Молодой игумен из России ездил в Грецию помолиться в знаменитые Метеоры. В монастыри, что расположились на высоченных скалах. Стоит такая скала, узкая словно палец, а на самой её верхушке прилепились келии с храмами. Внизу же раскинулись деревни, оливковые рощи, пасутся стада овец.
В одном из монастырей перед отцом игуменом открыли хранилище, где хранятся несколько благоухающих глав:
- От них на самом деле исходил тонкий нежный запах цветов и корицы. Так бы стоял среди этих запахов и никуда бы не уходил.
Покинули монастырь и спускаемся вниз на землю. Вокруг всё цветёт, пчёлы жужжат. Наверно в раю такая же красотища. Навстречу нам идёт человек, видать кто-то из местных жителей. С нами поравнялся и что-то спросил у переводчика. Тот утвердительно кивнул головой.
- Этот человек поинтересовался, наверно сегодня в монастыре открывали святые главы? Я ответил, что да.
- Откуда он узнал, что там, на высоте нам действительно благословили приложиться к святыне?
- Очень просто. Когда в монастыре открываются главы, здесь внизу деревню накрывает благоуханная волна. Люди об этом знают, вот и говорят.
- Но здесь всё в цветах! Кругом столько запахов! А они ощущают ещё и запах миро?!
Переводчик поднимает голову и всматривается в небо:
- Запахи рая, батюшка, их ни с чем не спутать.
Так я узнал, что рай имеет свой специфический запах, впрочем, как и ад. И если рай пахнет мёдом, специями и цветами, то ад воняет нашими страстями.
История церкви помнит удивительного подвижника, преподобного Илариона Великого, тот имел редкий дар и умел по запаху отличать одну страсть от другой. Раньше, читая его житие, я недоумевал, как такое может быть? А тут заезжал мой друг отец Виктор, сейчас он служит в Москве, часто и много исповедует, и в разговоре неожиданно обмолвился:
- Ты знаешь, с недавнего времени я стал чувствовать извращенцев.
- Как это?
- По запаху. От них воняет какой-то псиной, что ли. Даже не знаю с чем и сравнить, но запах, скажу тебе, отвратительно мерзкий. Я сперва испугался, может, это какое-то искушение, специально для меня, а потом почитал житийную литературу и успокоился. Вспомнил, как дикие животные выходили к подвижникам точно ручные. Они по запаху понимали, что этот человек их не обидит. Так что, бать, оказывается, добро и зло можно различать на запах.
Беседуя с нашим общим знакомым, действующим следователем прокуратуры, я рассказал об этой особенности обоняния отца Виктора.
- Охотно верю. Потому что за годы работы я сам научился различать запах страха. Бывает, сидит перед тобой человек. Одет опрятно, выбрит и внешне совершенно спокоен. И вдруг этот запах, и понимаешь, что он боится.

Этой весной мы раньше обычного перешли служить в огромный летний храм. Два века назад в нашей деревне жили князья, люди сильные и богатые. Они наш храм и построили. Да такой, что под его куполом могла бы поместиться современная девятиэтажка.
При князьях его худо - бедно протапливали, но уже наши предшественники ещё в предреволюционные годы были вынуждены поделить пространство храма на две части, небольшую отапливаемую зимой и холодную летнюю. Входить в летний храм приходиться боковыми вратами.
В мае месяце солнечным воскресным днём после литургии мы остались служить обычный водосвятный молебен. Людей на молебне немного. Все вместе мы стоим в центре под паникадилом, а клиросные немного в стороне и ближе к иконостасу. Краем глаза замечаю, в храм заходят несколько человек, женщины в чёрных траурных платочках на головах. Видимо, кто-то скончался.
Вошедшие сразу прошли к свечному ящику. Я ещё не кадил. Вдруг замечаю, как клирошане тревожно переглядываясь, закрывают носы ладошками. Бывает, совершая каждение, положишь ладану больше чем нужно, он на уголёк попадает и горит, и если дым идёт на певцов, те задыхаются и не могут петь. Но я ещё не кадил, а они уже похватались за горло. Главное, я ничего не чувствую.
Потом догадываюсь, клирошане в отличие от нас, стоят в потоке воздуха, идущего непосредственно от входной двери. Значит, неприятный запах распространяется откуда-то с той стороны. Но кроме тех людей в чёрном, в храм никто не входил.
После молебна спрашиваю певчих:
- Что случилось?
- А ты, разве ничего не почувствовал? Очень сильный запах тлена. Откуда, непонятно.
Иду к свечному ящику. Люди в траурных платочках ещё там. Если они соприкасались с телом усопшего, а оно уже начало разлагаться, то трупный запах проникает в одежду и избавиться от него очень трудно. Знаю это по личному опыту.
- У нас родственница скончалась. В больнице. Тело в морге. Нет, мы её ещё не видели. Что за человек был? Знаете, говорят, об усопшем только хорошее, или ничего. Потому лучше мы о ней помолчим.
За все предыдущие годы мы только однажды столкнулись с таким явлением, а это лето нас удивило и озадачило.
Четверг, у нас это санитарный день. С утра помолившись, народ разошёлся на послушания. Скребут полы, трясут половики, чистят подсвечники. Я уехал на требы, в храме всем руководит староста Нина. Потом она мне рассказала:
- С самого утра, где не появлюсь, везде навязчивый запах тлена. Кого не спрошу, вы запах чувствуете? Нет, говорят, ничего не чувствуем. Что ты будешь делать?
Ближе к полудню появляется женщина. Я её помню. С полмесяца назад у неё муж умер, она с детьми заходила в храм, но отпевания они не заказывали. Вот и сегодня зашла. Увидела меня, обрадовалась:
- Нина, я к вам. Мужа недавно хоронила, никакой была. На сыновей понадеялась, думала, те отца отпоют, а они и не подумали. И только двадцать дней спустя узнаю, что о нём никто не молится.
Она заказала заочное отпевание и ушла. И запах ушёл вслед за ней.
Батюшка, это что же получается? Покойник знал, что именно сегодня его близкие придут в храм и закажут по нему отпевание? И потому с самого утра я ощущала его присутствие?
- Не знаю. Однажды отец Павел, мой духовник, рассказывал. В Троице – Сергиевой лавре он в своё время ещё застал монахов с дореволюционным стажем. Один из них когда-то подвязался в Варлаамо-Хутенском монастыре, что под Новгородом. Тот монах вспоминал, как в детстве они с другом пошли купаться на реку. Друг начал тонуть и стал звать на помощь. Он испугался и побежал за его мамой.
- Ванька, тётя Маша! Ванька!
Ванькина мама бежит ему навстречу хватает за плечи, смотрит широко открытыми глазами и кричит:
- Что с моим сыном?!
Много лёт спустя став монахом, поздно вечером он молился у себя в келье. В тот момент батюшка поминал усопших, и своего утонувшего дружочка Ваньку и его маму Ольгу. Помянул, перекрестился, вдруг дверь в его келью открывается и входит она, Ванькина мама. Он видел её очень отчётливо и узнал по глазам.
- Я не Ольга, я Мария.
Сказала и так же бесшумно удавилась назад в коридор. Поздний вечер, мужской монастырь, откуда там было взяться женщине?
Но самое яркое «посещение» случилось на Успение Пресвятой Богородицы. Во время литургии матушка, регентуя церковным хором вдруг ощутила рядом с собой запах тлена. Его нельзя назвать трупным, он другой. Запах был настолько сильным, что сел на связки и мгновенно «отключил» её голос.
Кстати, кроме матушки этот запах в тот момент больше никто не почувствовал.
В сентябре начало холодать, и мы вернулись в зимний отапливаемый храм. С той поры странные «посещения» прекратились.
Я понимаю, что не смогу объяснить природу появления этих запахов, скажу больше, никто этого не объяснит. Как наш временный мир соприкасается с миром вечности? Где они, рай и ад? Может, совсем рядом с нами, а может, нас разделяют целые пространства?
Почему тот батюшка из Варлаамо-Хутенского монастыря видел душу усопшей, это можно понять. Она молитв просила. Мы же ощущали какие-то отвратительные запахи. Зачем нам это?
Одно упование на будущую жизнь. Здесь нам всё представляется гадательно. Мы смотрим на мир, словно сквозь тусклое стекло. Там увидим всё, как оно есть на самом деле, если, конечно, нам это будет позволено.

В прошлом веке, в конце шестидесятых, в связи с какой-то круглой датой на Афон планировался выезд большой делегации от Русской Православной Церкви. В списках значилось несколько десятков человек во главе с патриархом, в том числе и наш знакомый игумен, что рассказывал о Метеорах.
- Визы в Грецию и согласование на посещение горы Афон заняло довольно много времени. Наконец мы получаем долгожданное разрешение на выезд, пакуем чемоданы, и вдруг узнаём о военном перевороте в Греции. К власти пришли чёрные полковники.
И вот кто-то из представителей новой администрации берёт список нашей делегации и волевым решением вычёркивает имена всех, кто был заявлен сверху, оставляя всего четырёх человек, тех кто был записан самыми последними. В числе этих счастливчиков оказался и я.
Понятно, что таким составом мы не могли представлять полноту церковную, но от возможности послужить на святом месте, решили не отказываться. Так я впервые попал на Афон. Проехал множество мест, служил, прикладывался к удивительным святыням.
Ещё в Москве я получил благословение отслужить литургию в Андреевском скиту. Мы знали о положении дел, и о его бедственном состоянии. Когда-то в начале прошлого века в нём проживало около пятисот монахов и послушников. К нашему приезду скит уже совершенно обезлюдел.
Подхожу к огромному собору, берусь за дверь, они поддаётся, и я прохожу внутрь. Иконы, подсвечники, всё на месте. Всё, кроме людей. Иду в алтарь. У меня с собой саквояж со всем необходимым.
Служу один, сам пою и совершаю каждение. Вдруг вижу, в алтарь заползает человек. Ползёт на коленях, опираясь на локти. Древний старик в ветхом подряснике приблизился к престолу.
- Христос Воскресе, батюшка! Я почувствовал, что в храме идёт литургия и пришёл помолиться.
- Воистину Воскресе! Кто ты отец?
- Смиренный монах Самсон. Последний насельник Андреевского скита. Батюшка, ты меня причастишь?
Так вдвоём мы с ним и молились.
После той памятной литургии прошло более сорока лет. Уже в наше время в светлые пасхальные дни старый митрополит вновь оказался на Афоне. Каждый год он возвращался туда снова и снова. На этот раз, оказавшись рядом с Андреевским скитом, он попросил водителя остановиться и пешком направился к воротам. Сегодня святыня относится к Ватопедскому монастырю, здесь проживает несколько греческих монахов.
Владыка попросил насельников провести его по скиту. Он шёл и невольно сравнивал монастырь с тем, каким он ему запомнился тогда в конце шестидесятых.
- А здесь, владыка, древняя костница.
Он прошёл внутрь и остановился возле стеллажей с черепами тех, кто подвязался здесь много-много лет назад.
- Чья это глава, - поинтересовался владыка и указал в сторону одиноко стоящего черепа цвета спелой пшеницы.
- Монах Самсон, владыка, последний из здешних русских насельников. Упокоился в году 1971.
Митрополит подошёл к главе и взял её в руки. В памяти всплыли подробности той единственной встречи и их совместной молитвы. Ещё он вспомнил дребезжащий старческий голос, произнесший обычное среди афонитов приветствие: Христос Воскресе!
- Я знал его. Сорок лет назад здесь вдвоём мы с ним служили литургию и вместе причащались.
Потом поцеловал главу, тихо произнёс:
- Христос Воскресе, брат Самсон!
И знаете, - это уже когда он нам рассказывая о встрече с этим удивительным подвижником, - я ощутил лёгкий ветерок и минутное благоухание. Он узнал меня и в этом благоухании я словно вновь услышал его голос:
- Воистину Воскресе!