На самом деле, хотя моя работа была тяжёлой и даже опасной, вспоминаются те годы тепло. Хорошее было время. Я и чувствовал себя совсем по-другому. Не знаю, может, потому что был моложе.
Я работал составителем поездов. Вспоминаю себя тогдашнего тридцатилетнего. На ногах кирзачи, или ботинки с толстой подошвой, на плечах телогрейка и оранжевый жилёт. Рация, свисток, а ночью вдобавок ещё и большой шахтёрский фонарь. Условия работы здоровые, всегда на свежем воздухе, и днём и ночью, в жару и в холод. Повиснешь на подножке вагона и подаёшь команды машинисту тепловоза.
Самое трудное всего было распускать поезда с горки. Тепловоз толкает состав вперёд вагонами, а составитель при помощи длинной металлической вилки в этот момент должен изловчившись подлезть между вагонами и расцепить сцепку. Правда, вилкой не всегда получалось, и тогда приходилось действовать по-другому. Были у нас отчаянные ребята, те вообще входили в межвагонное пространство и расцепляли сцепку голыми руками.
Конечно, это небезопасно. Я видел как людям отрывает ноги и руки, но это чаще по собственной вине или неосторожности. Если соблюдать технику безопасности и не пить, то работать можно.
Помню мы трудились в дневную смену, и к полудню распустили с горки все поезда, скопившиеся в парке приёма. И только один единственный состав почему-то не трогали, он так и оставался стоять ещё с ночной смены.
Погода с утра была отличная, но к обеду начала портиться. Вокруг, насколько хватало глаз, небо оставалось чистым, а над нашей сортировочной горкой собрались чёрные - пречёрные тучи.
С минуты на минуту пойдёт дождь. В парке приёма единственная разборка, и мне её отцеплять. Потом моя очередь расцеплять составы закончится и наступит очередь ездить сопровождать вагоны. Сейчас на нас обрушится ливень. Летние ливни, хоть и обильны, но непродолжительны. Минут за пятнадцать прольются, а потом снова солнце.
Лишь бы только Галкин не додумался именно в этот момент двинуть на горку единственный оставшийся в парке приёма состав.
Для составителя нет ничего хуже, как угодить под такой ливень. Штатный дождевик спасает лишь от редкого моросящего дождика, но никак не от ливня. И без того тяжёлый дождевик быстро намокает и окончательно сковывает движения, а при нашей работе это опасно. И потом, прорезиненная ткань не пропускает тепла, человек в дождевике быстро перегревается и начинает потеть. Вроде как от дождя спасаешься, а внутри всё одно – одежда мокрая. Потому, работая на горке, дождевиками мы практически не пользовались. Вымокнешь под дождём и бежишь переодеваться в сухое. Это спасало.
Галкин – это наш дежурный по горке. Он контролирует всю технологическую цепочку. Человек пьющий, как переберёт, лезет драться. Поэтому в компании его избегали. Трезвым он любил похохмить, чаще всего над нами, составилами. Обычно мы ему никак не отвечали. Боялись разозлить. Галкин запросто мог подать на тебя рапорт, а начальство с нами особо не церемонилось. Утром после ночной смены вызовут на отчёт, пять минут, и ты уже без зарплаты.
Слышны первые тяжёлые капли. Они то и дело стучат по крыше нашего крошечного домика для обогрева. Сегодня в смену вышли четыре составителя, но работы нет, делать нам нечего. Двое играют в карты, третий читает, я, поскольку моя очередь, слежу за парком приёма и отцепляю вагоны.
Стук падающих капель учащается, приближение дождя сопровождается угрожающим рёвом. Дождь полил как из ведра. Только бы Галкин не надумал снова развлечься. Делать ему сейчас тоже нечего, а книжек он не читают.
Инструкция по технике безопасности не запрещала работать в дождь, хотя деревянный настил, по которому мы бегали, во время дождя становился скользким и небезопасным. Отказаться и не отцеплять нельзя. Каждый день в отдел кадров приходили люди, согласные на любую работу. Мы знали об этом, и рисковали молча.
- Эй, горка! – Оживился Галкин. - Нечего дрыхнуть! Выходи на разборку. – По громкой связи мне слышно как хихикают дежурные и операторы, кто надёжно укрывшись от непогоды, смотрел на нас сверху из высоко расположенного эркера.
- Интересно, кому на этот раз «повезло»? – Продолжает Галкин. Кто-то из моих товарищей отвечает:
- Снова Шурику «повезло»! Согрешил наверное!
Мне действительно тем летом «везло». Все ливни, как нарочно, выпадали на мою долю. Удачная шутка про «согрешил» понравилась, ведь кроме меня верующих в смене не было, и громкая связь разразилась смехом. Наверняка многие понимали, что в такой ливень работать на горке опасно, и даже сочувствовали бедолаге составителю, но про «согрешил» действительно было смешно.
Огромным, сквозь водные потоки едва различимым тёмным пятном, неумолимо приближались вагоны. На мгновение, ощутив себя, словно я на арене древнего Колизея, решительно поправил кепку и вышел им навстречу.
До сих пор бывает снится, как я остаюсь стоять за дверью, а весь многотонный состав под матерный вой дежурного отправляется вниз. Он кричит, а я улыбаюсь и не двигаюсь с места. Во сне я смог устоять, а в реальной жизни не получилось.
Мне снова повезло, отработал без происшествий, и ливень прекратился. Так же внезапно, как и начался. Зато с меня лило как из-под водосточной трубы. Не осталось ни одной сухой нитки, даже в сапогах хлюпала вода. Нужно спешить переодеться.
Я уже собрался идти, но поступила команда «на тепловоз». Моя очередь ехать. Перекинул рацию через плечо и взобрался на подножку.
После ночной смены, уже в электричке, возвращаясь домой, почувствовал, что заболеваю. Ливни сделали своё дело. Жена с дочкой в это время гостили у бабушки. Так что в плане лечения рассчитывать приходилось только на себя.
Открыл дверь, как-то разделся и упал на диван. Вечером очнулся. Хотелось пить, пытался встать ничего не получилось. Ещё никак не мог дотянуться до носового платка. Платок рядом, а я никак не дотянусь. Что было дальше, как лечился, ничего не помню. Только с тех пор хронический бронхит стал моим спутником на всю жизнь. И к Галкину, стойкое чувство неприязни тоже.
Спустя много лет, уже священником, я часто вспоминал железную дорогу, своих товарищей, и вместе с ними обязательно Галкина. Мне бы его забыть, и всё что с ним связано, не получается. Ходил к духовнику, каялся. Всё одно не отпускает. Видимо, ненависть, как и любовь, это навсегда.

- Батюшка, лет пятнадцать назад я работала продавцом в одном частном магазине. Хозяйка заподозрила меня в воровстве. Женщина невыдержанная, накричала на меня и выгнала с позором. Зарплату, понятно, отдавать не стала.
Я тогда на неё очень обиделась, и даже отомстить мечтала, но что я могла? Только забыть. Иногда мы случайно пересекалась с ней где-нибудь в городе, и тогда всё возвращалось. Она уже ничего не помнила, и шла спокойно, не обращая на меня внимания. У меня же внутри всё клокотало, хотелось наговорить ей всяких гадостей, и я, боясь что не сдержусь, спешила быстрее пробежать мимо.
Потом я начала регулярно ходить в церковь на службы, исповедовалась и причащалась. И вот однажды на литургии причастившись, я пошла потребить запивку. В очередь к чаше я стояла последней и кусочек антидора, что дожидался меня на блюде, тоже оставался последним. Я уже было взяла его в руку, как за мной к запивке подошёл ещё один человек. Поднимаю глаза, а это она, моя бывшая хозяйка. Оказывается, она тоже причащалась, но антидора ей уже не досталось.
И потом произошло чудо. Я разделила пополам оставшийся кусочек хлеба и протянула его человеку, когда-то много лет назад сделавшему мне очень больно. Она улыбнулась и, поблагодарив, отошла. Эта женщина меня не помнила, зато я её никогда не забывала. И вдруг ощущаю прилив радости, независимо от меня моя ненависть улетучивается и исчезает.
Она перестала быть моим врагом.

Я уже запамятовал эту историю, рассказанную мне одной из наших верующих, а вспомнил её совершенно внезапно, когда проезжая по трассе заметил на обочине двух голосующих мужчин. Обычно я не подвожу тех, кого не знаю, а здесь остановился. И даже немного сдал задним ходом.
С утра не переставая накрапывал холодный осенний дождь. Эти люди наверняка уже промокли и озябли. Остановился не потому что пожалел. Просто они были одеты в знакомые мне дождевики, что выдавались в мою бытность железнодорожникам. Ещё лицо одного из них мне тоже показалась знакомым.
- Борода, - обращаясь ко мне, проговорил он заплетающимся языком, - подкинь нас до города. Мы тут вообще замёрзли, а денег нет… Пожалуйста.
В этот момент я и узнал в нём Галкина. Больше по голосу, потому что внешне это уже был совсем другой человек.
- Спасибо, борода. Хорошо у тебя в машине, тепло. Мы с ним, - Галкин показывает пальцем в сторону приятеля, устроившегося на заднем сидении, - на семьдесят пятый километр за капустой ездили, а сторож заметил и спустил на нас овчарку. Прикинь, я вот упал, видишь, дождевик порвал. Ели отбились. Вымокли, хорошо с собою было, а так бы совсем окоченели.
Слышь, борода, ты на железке здесь у нас на станции часом не работал? Нет? Чего-то мне твоё лицо знакомо.
Я ответил, что нет, не работал. Узнай бы он меня, я бы не утерпел и обязательно спросил, помнит ли он, как просто так безо всякой надобности погнал меня отцеплять вагоны под проливным дождём? Вместо этого я сменил тему:
- А ты, как я понимаю, со станции. Всё ещё работаешь?
- Нет, уже на пенсии. Что делаю? Пью. С такой жизни запьёшь. Сын окончательно скололся, глаза бы мои на него не глядели.
Я довёз их до места. Галкин, выходя из машины, ударил себя кулаком по ладони и сказал:
- Слышь, борода! Я тебе что скажу. Если кто тебя здесь тронет, вот только пусть попробует. Ты мне скажи, понял. Я Вовка Галкин меня здесь все боятся. Короче, мы теперь с тобой друганы.
И Галкин в порванном плаще, поддерживаемый приятелем, похромал к своему дому.
Смотрю на его ссутулившиеся плечи, согнувшуюся спину. Видать хорошо им досталось. Молодец сторож, своё дело знает. Прокручиваю наш разговор и то, что он рассказал о сыне, и чувствую мне жалко этого человека. Потом вспоминаю, как все эти годы держал на него зло, и мне становится стыдно. И обидно, зачем я себя так мучил?
Слава Богу, что произошла эта встреча, то, что остановился и не проехал мимо. Хотя и пришлось делать крюк, чтобы отвезти моих спутников. В жизни случайностей не бывает. Только ещё раз в этом убедился. Если искренне хочешь исцелиться от своего тёмного начала, Господь тебе и врачей пошлёт, и выпишет лекарство.

Вот наконец из-за поворота показалась электричка на Москву. Я благословляю матушку, целую и отдаю ей вещи. Потом наблюдаю через стекло, как она устраивается рядом с окошком и машет мне рукой.
Я показываю ей знаками, чтобы она, как доедет, обязательно мне позвонила. Она понимающе кивает головой и улыбается. Странно, всякий раз провожаю, прошу её об одном и том же, она улыбается, кивает головой, но никогда не звонит. Спрашивается, зачем я снова и снова повторяю эти свои знаки? А может, она меня не понимает? Ладно, позвоню сам.
Электричка подаёт сигнал и срывается с места. И тут же из-за перрона появляется путейская бригада. Всё это время они ждали, когда пройдёт электричка на Москву, и они пойдут по путям, толкая перед собой по рельсам специальную измерительную тележку на колёсиках.
В сапогах с толстой подошвой, грязных оранжевых жилетках и в промасленных рукавицах.
Пятнадцать лет как я уже не работаю на железной дороге. Иногда думаешь, всё, перевёрнутая страница. А работяг увидел, и захотелось одного, подойти, обнять их и сказать:
- Мужики, я такой же как вы, железнодорожный. Я настоящий, просто последние пятнадцать лет не ношу на плечах оранжевого жилета. Только не носить вовсе не значит, что я его снял. Я всё тот же. Пожалуйста, доверьте мне толкать эту тележку.
Путейцы, громко хрустя гравием, проходят мимо. Они заняты важным ответственным делом. Они отвечают за нас, им некогда смотреть по сторонам. Ни дождь, ни снег, их ничто не остановит. Вот они уже далеко, и вся бригада сливается в одну большую оранжевую точку. Я смотрю им в след, а губы беззвучно всё продолжают и продолжают:
- Мужики! Мужики…