Скажем, идем мы с ним по Москве.
Дождливый, прескверный день. Мы куда-то спешим. И вдруг
Владыку останавливает бабулька с авоськой.
– Ба-атюшка!.. – дребезжит она своим
старческим голосом, не зная, конечно, что перед ней
никакой не батюшка, а целый епископ, да еще из Америки.
– Батюшка, хоть ты мне помоги – освяти
комнату! Я уж третий год нашего отца Ивана прошу, а он все
нейдет! Может, смилостивишься, освятишь, а?
Я не успеваю и рта раскрыть, как Владыка изъявляет самую
горячую готовность исполнить просьбу, как будто всю жизнь
он только и ждал возможность освятить бабкину комнату.
– Владыка!.. – с упреком, но уже обреченно
говорю я. – Вы ведь даже не знаете, где эта комната!
Бабуля, куда ехать-то?
– Да недалеко – в
Орехово-Борисово! Метро «Каширская», а оттуда
минут сорок на автобусе! Недалеко! –
радостно сообщает бабка.
И Владыка, оставив все наши важные дела (противоречить ему
в таких случаях было бесполезно), направляется для начала
через всю Москву в храм к знакомому священнику за всем
необходимым для чина освящения. (Естественно, я, проклиная
все на свете, тащусь за ним). А старушка (и откуда у нее
силы-то взялись!), еще не веря сама себе от радости,
семенит за нами и без умолку рассказывает Владыке о своих
детях и внуках, которые уже давно ее не навещают.
После похода в храм, мы, в самый час пик, спускаемся в
метро и с пересадками добираемся до станции
«Каширская». Оттуда, как бабка и обещала,
трясемся сорок минут, зажатые в переполненном автобусе, до
конечной остановки. И наконец, этот потомок князей
Голицыных, графов Сумароковых и баронов Мейендорфов
освящает восьмиметровую комнатенку в панельной московской
девятиэтажке, и делает это так же неповторимо молитвенно,
величественно и торжественно, как он всегда совершал
богослужения. А потом сидит за столом рядом со счастливой
бабулей (причем, оба они ужасно довольны друг другом) и
нахваливает ее угощение – чай с сушками и со старым
вишневым засахарившимся и костистым вареньем. А потом еще
с благодарностью берет от нее – не отказывает
– рублик, который она украдкой сует
«батюшке» при прощании.
– Спаси тебя Господи! – говорит старушка
Владыке. – Теперь мне и умереть в этой комнатке
будет сладко.
|