- Прекрасно. - Штайнер затянулся сигаретой. - У меня не было ничего
особенного. Мне прострелило мякоть. Рана не доставляла мне сильных болей.
Но рядом лежал мой товарищ. Не чей-нибудь товарищ. Мой товарищ. Осколок
бомбы разворотил ему живот. Он лежал рядом и кричал. Морфия не было,
понимаешь? Не хватало даже для офицеров. На второй день он так охрип, что
мог только стонать. Умолял прикончить его. Я сделал бы это; если бы знал
как. На третий день, в обед, нам неожиданно дали гороховый суп. Густой
довоенный суп со шпиком. До этого мы получали какую-то похлебку, похожую
на помои. Мы набросились на суп. Были страшно голодны. И когда я жрал,
словно изголодавшееся животное, с наслаждением жрал, забыв обо всем, я
видел поверх миски с супом лицо моего товарища, его потрескавшиеся,
запекшиеся губы, и понял, что он умирает в мучениях; через два часа он
скончался, а я жрал, и суп казался мне таким вкусным, как никогда в жизни.
- Штайнер замолчал.
 - Вы все были страшно голодны, - высказал предположение Керн.
 - Нет, не поэтому. Тут другая причина. А именно та, что рядом с тобой
может подохнуть человек, а ты ничего не почувствуешь. Сострадание - да, но
никакой боли. Твое брюхо в порядке - вот в чем дело! В метре от тебя в
криках и мучениях умирает человек, а ты ничего не чувствуешь. В этом и
заключается бедствие мира! Запомни это, мальчик. Поэтому все так медленно
и движется вперед. И так быстро назад. Согласен со мной?
 - Нет, - ответил Керн.
 Штайнер улыбнулся:
 - Ясно. Но при случае подумай об этом. Может быть, тебе это поможет.