В карнавально-масленичные дни пародии на богослужение и обыгрывание различных библейско-богослужебных цитат было делом обычным.
Примером такой смеховой пародии, в которой чувствуется рука знатока церковного устава и Священного Писания, является "Сказание о крестьянском сыне".
В сказании рассказывается о нерадивом отроке,ленивом и непослушном, за что он был сильно бит учителем. И решил крестьянин стать вором, собрать шайку и иметь всегда денежку и быть сытым.
Произведение относится к концу XVII-началу XVIII века и является образчиком смеховой культуры на Руси. Смех психологически облегчал жизнь, делал человека сторонним наблюдателем и снимал с него на какое-то время ответственность. В этом и был смысл масленицы, карнавала и любых народных праздников, за что их народ и любил.
Бысть некий крестьянской сынъ у отца своего и матери, и отдан бысть родителми своими грамоте учитися, а не ленитися. Почал ево мастеръ болно бить, подымаючи на козелъ, за ево великое непослушание и за лениство.
И онъ, крестьянской сынъ, в то ся далъ, а учения не возприял себЪ и учал себЪ размышлять: «Стати мнЪ лутче у богатых мужиковъ красть: ночью покраду, а в день продамъ, и да будет у меня денешка скорая и горячая, и почну себе товарищавъ прибирати, таких же воровъ, каковъ я самъ».
И прибралъ. И пошли ночью к некоему крестьянину, и пришли ко вратамъ, и ударили во врата,— ино у него ворота заперты. А самъ онъ, тать, крестьянской сынъ, рече: «Отверзитеся, хляби небЪсныя, а намъ — врата кресьянская!» И взошелъ кресъянской сынъ с товарищи своими, а самъ рече: «Взыде Иисусъ на гору Фаворскую со ученики своими, а я — на дворъ кресьянский с товарищи своими».
И пришелъ ко клети и почал приниматся у кресьянские клети за угол, а самъ рече: «Прикоснулся Фома за ребро Христово, а я у кресъянские клети за уголъ». Влесъ на кресьянскую клеть, а самъ рече: «Взыде Исусъ на гору Елеонскую помолитися, а я — на клеть крестьянскую».
И почал тать у клети кровлю ломать, а самъ рече: «Простирали небо, яко кожу, а я кресьянскую простираю кровлю». И почал татъ в клеть спускатся по веревке, а самъ рече: «Сниде царь Соломонъ во адъ, и сниде Иона во чрево китово, а я — в клеть кресьянскую».
И пошелъ по клети, а самъ рече: «Обыду олтарь твой, господи!» И увиделъ на гвозди кнутъ тать, а самъ рече: «Господи, страха твоего не убоюся, а грехъ и злыя дела безпрестанно». И воръ нашелъ под кроватью ларецъ с казною да коробью с платьемъ, и онъ вытащил к себЪ, и выбралъ из них, и что в них было, и то вычистил.
И онъ, крестьянинъ, ему отдал ларецъ, и онъ взялъ, а самъ рече: «Твоя от твоих к тебЪ приносящее о всехъ и за вся». И не оставил у него ничего.
И нашелъ у крестьянские жены убрусъ и учалъ опоясываться, а самъ рече: «Препоясыватся Исусъ лентием, а я крестьянские жены убрусомъ». Нашелъ у крестьянские жены сапоги красные и почал в них обуваться, а сам рече: «Рабъ божий Иван в седалия, а я обуваюся в новые сапоги крестьянские».
И нашелъ в клети коровай хлеба и учал ясти. И нашелъ на блюде калачь да рыбу и учал ясти, а самъ рече: «Тело Христово приимите, источника безсмертнаго вкусите». И нашелъ в оловенике пиво и учал пити, а самъ рече: «Чашу спасения прииму, имя господне призову. Алилуия!». И увиделъ на крестьянине новую шубу и он снял да на себя оболокал, а самъ рече: «Одеяся светомъ, яко ризою, а я одеваюся крестьянскою новою шубою».
И та крестьянская жена послышала, и мужа своего розбудила, а сама рече мужу своему: «Встань, мужъ, тать у насъ ходитъ в клети!» И муж рече жене своей: «Не тать ходитъ, но анггелъ господень, а говоритъ онъ все божественые словеса». И жена рече мужу своему: «Кабы был он аггелъ господень, и онъ бы с насъ шубы не снималъ да на себя не надевалъ».
И крестьянин послушалъ жены своей, с кровати сошелъ и под кровать наклонился, и взял березавой ослоп и ударилъ татя в лопъ. И он, тать, рече: «Окропиши мя исопомъ и очищуся, и паче снега убелюся». И кресьянин ево убоялся, и к жене на постелю повалился, учал жену свою бранить: «Злодей ты и окаяница! Греха ты меня доставила: анггела убилъ, Христу согрубилъ. Да впреть ты молчи себЪ и никому не сказывай!»
И видит крестьяниново малоумие и нашелъ тать под кроватью тасъ с водою, и онъ взял ис-под кровати и учелъ руки умывати, а самъ рече: «Умыю руце мои, обыду олтарь твой, господи!»
И тать клеть отворил и возгласил товарищамъ своим: «Обременении, покою васъ! А что я зделал, собралъ, и вы пособите мнЪ вынести вонъ!» И те ево товарищи внидоша в клеть, и что было у кресьянина живота, то все взяша и выдоша, и двери за собою затвориша. А сам рече: «Чист есми домъ мой и непороченъ, окроме праведнаго». И не оставил ему ничево. Аминь.
