Змеи

Змеи издавна служили сим­волом самого зла. «Змей был хитрее всех тварей поле­вых», — написано уже на первых страницах книги Бытия. Глубинный змий, обитающий в недрах чело­веческой души, аспид, ехид­на — всегда были враждебны людям. Прав­да, существовал еще и медный змей проро­ка Моисея, но он был искусственный, да и единичный в своем роде. Змеи! Проклять­ем человечеству живут они на белом свете, поедая крыс и жаб и скрываясь в расщели­нах и норах.

В Греции очень любят предание об ос­новании Константинополя, будто бы свя­той император Константин Флавий при закладке этого города видел в присутствии народа необычное знамение: из норы вдруг выползла большая змея и поползла по земле, но тут с неба ниспал орел, схва­тил ее когтями и взмыл ввысь. Змея стала обвиваться вокруг орла и, в конце концов, одолела птицу. Животные упали на землю, и люди, убив змею, освободили орла. Им­ператор созвал именитых книгочеев и му­дрецов, дабы они разъяснили это знаме­ние. Их собор постановил, что орел — символ христианства, а змея — противо­борствующего ему зла. И раз змея одолела орла, город будет впоследствии захвачен злыми силами, но так как люди убили змею и освободили царственную птицу, напоследок христиане снова овладеют го­родом и воцарятся в нем. Греки до сих пор надеются, что Стамбул будет отвоеван и снова станет прежним великим Констан­тинополем.

На Афоне живут четыре вида змей. Отец Варсонофий не помнил их всех по названиям, но хорошо знал каждый вид. Его память хранила многочисленные слу­чаи встреч с ними, порой опасные и грозя­щие смертью. Он знал повадки, характер и степень ядовитости каждой змеи. Он встречал и убивал змей, но в то же время любил их. Можно сказать, они были его страстью; иной проживал на горе двадцать лет, но не видел ни одной змеи, а этот мо­лодой монах встречал их летом чуть ли не каждый день.

Варсонофий жил один в старом рус­ском скиту Ксилургу как смотритель. Этот скит слывет самым древним поселением русских на Афоне, а может быть, это и во­обще первый русский монастырь в исто­рии. Название Ксилургу в переводе с гре­ческого значит Древодел, оно не лишено иронии. Дело в том, что русские монахи, когда пришли на гору, стали строить хра­мы и кельи из дерева, но жучок быстро сточил их, и одумавшиеся русские начали учиться строить из камня, как и абориге­ны. Но насмешливая кличка «древоделы» надолго прилепилась к пришельцам.

Эти монументальные каменные хра­мы, братские корпуса и подсобные поме­щения, как и бизюли — стены из валунов и булыжников, которые в огромном количе­стве встречаются на Святой горе, показы­вают нам, современным монахам, как тя­жел был труд монахов тех времен. Ведь тогда не было ни кранов, ни тракторов, ни цемента.

В прошлом веке Ксилургу принадле­жал болгарам, которые назвали его «Славя­но-болгарский скит Богородица».

Демоны уничтожили здесь всю мона­шескую жизнь. Страсти под их руководст­вом разгорелись тогда нешуточные. В на­чале двадцатого века скитоначальник, болгарин Михаил, приблизил к себе одно­го аргата — трудника, который был родом из Македонии. Этого аргата звали Даниил, под крылом отца Михаила за несколько лет он вырос до иеромонаха. Как и многие другие облагодетельствованные, Даниил возненавидел своего благодетеля. Затем начались настоящие интриги мадридско­го двора — совершенно недостойные мо­нашествующих события.

Даниил решил установить в скиту ма­кедонскую власть; болгары, считающие македонцев одной из ветвей своего наро­да, верили им, но напрасно. Искушенные сатаной, македонцы устроили настоящий заговор и свергли власть отца Михаила. В результате было убито три болгарских мо­наха. Нельзя сказать, что для Святой горы это было событие из ряда вон выходящее. К примеру, несколько веков назад братья одного из святогорских монастырей вы­бирали игумена, но не смогли определить­ся с кандидатурой — часть была за одного монаха, другая — за злейшего врага перво­го кандидата. Дискуссии дошли до настоя­щих потасовок, и одна из монастырских партий захватила власть, выставив проти­воборствующих за врата обители. Те одна­ко не растерялись и купили у пиратов мушкеты. Затем они принялись штурмо­вать монастырь. В дело вмешались турец­кие сердары, завязалась настоящая битва, и многие не понимали, за что они, собст­венно, бьются. В конце концов, турки по­весили обоих кандидатов в игумены и главных зачинщиков свары. Эта губитель­ная для обеих сторон война длилась неде­лю. Так что кровь и убийства для Афона де­ло не новое. Но этот случай в Богородич­ном скиту все же шокировал многих.

Старцы русского Пантелеимонова мо­настыря, на территории которого и нахо­дится скит, вмешались в его дела и смени­ли власть. Виновные в убийствах были се­рьезно наказаны. Тем не менее, милость Божья отвернулась от Ксилургу, и нор­мальной монашеской жизни там больше никогда не было.

После этого безжалостного кровопро­лития Ксилургу начал быстро хиреть, и бывшее многочисленное братство стало распадаться. Несколько пожаров довер­шили дело. Теперь скит представляет со­бой груду развалин, где гнездятся змеи. Не­большой храм Успения Божьей Матери си­ротливо стоит возле руин большого брат­ского корпуса, рядом приютился другой корпус с внутренним храмом Кирилла и Мефодия, где осталось несколько келий, в которых еще можно жить. И еще чуть по­одаль находится разрушенный храм свя­того Иоанна Рыльского, его крыша прова­лилась внутрь храма; весь общий вид скита Ксилургу представляет собой весьма уны­лое зрелище. Самое страшное, как сказал при последнем своем посещении отец игумен, что Ксилургу — первое поселение русских монахов вообще, поэтому это символ не очень хороший для возрождаю­щегося российского монашества. Особен­но это чувствовалось в летние вечера, ког­да большая луна плыла над развалинами, а Варсонофий молился, как «ночной вран на нырище». Тогда приступали к нему страхования.

Наиболее частым было такое: он спал и слышал, как в дверь начинают бить кула­ками и ногами, вперемешку с тяжелыми грязными ругательствами. Он открывал глаза и реально видел, как трясется под чу­жими ударами облезлая дверь его неболь­шой кельи. Стук сердца набирал обороты, пока он на самом деле не просыпался. Де­моны выбирали правильное направление для ударов — Варсонофий был наслышан об ограблениях и даже убийствах одино­ких монахов. Несколько раз подозритель­ные звуки слышались и у ворот скита; теле­фона здесь не было, сам скит располагался в большом овраге, и вела к нему воронко­образная дорога. Как-то раз, года два на­зад, пьяные рабочие, по всему албанцы, пе­ребрались через ворота и начали шарить по скиту, держа в руках фонарики. Варсо-нофий вышел во двор с вилами и закричал, больше от страха, чем от удали. Албанцы бежали, а могло бы быть и по-другому.

Страхование вещь такая, что возмож­на не только во сне, но и наяву. Вечером, после молитвы, он неоднократно слышал своими ушами, как на развалинах кто-то ожесточенно спорит, затем лязг копий и мечей и, наконец, плач, более напоминаю­щий волчий вой.

Как его учили старцы, самое главное во время страхования — это не испугаться. Если враг пробьет в сознании брешь, страх немедленно наполнит душу и может даже убить. Поэтому Варсонофий никогда не вникал: что, почему и зачем он это слы­шит. Просто старался побыстрее все за­быть. Во сне он часто видел жестоких мо­гучих воинов, облаченных в металличес­кие латы. Они били кривыми саблями о треугольные щиты и бешено требовали крови. Казалось, воины были полны ярос­ти, но не имели объекта, чтобы ее выплес­нуть. Они буквально захлебывались в зло­бе и мучительно жаждали войн. Варсоно­фий, по совету духовника, старался не об­ращать внимания на эти страхования, но все же они накладывали свой мрачный от­печаток на его душу. Наверное, сонные ви­дения были полны тех же самых демонов, которые подбили Даниила с македонцами на злодеяние. Они ждут, перезревшие в злобе, новых подвижников, готовых всту­пить с ними в битву. Будут ли такие? Это место видело многих, есть даже древнее предание, что родоначальник русского монашества святой Антоний Киево-Печерский постригался не в Есфигмене, а здесь, на Ксилургу. Тем опасней было жить и подвизаться в скиту. Чем святее место, тем сильнее духовная брань. Но Варсоно­фий не считал себя каким-то воителем ду­ха, но тем, кто он есть на самом деле, — смотрителем скита. Это смиренное мне­ние о самом себе монах выстрадал среди многих искушений плоти и духа, после ко­торых шоры с глаз спадают, и ты видишь себя таким, как есть. Но, тем не менее, чув­ствовалось, как в воздухе вибрировали не­видимые враждебные силы, воздействую­щие на сознание.

Один известный афонский старец ска­зал когда-то Варсонофию, что каждое место имеет своих особых демонов. Поэтому и ис­кушения везде разные. Духи злобы также подразделяются на виды и разнятся по сво­ей силе друг от друга. Но люди стали сейчас слабей, а демоны еще хитрей и злобней. Лишь молитвы живших здесь святых и стар­цев сдерживают их яростный напор. Варсо­нофий часто думал, что мирские люди про­сто не понимают смысла монашества, пото­му как невидимая брань — дело очень тон­кое и темное, даже для просвещенных вели­ких умов человечества. Аскеза — это сила, напрягающая дух подвижника; чем сильнее напряжение, тем отчаянней сопротивле­ние. И в этой непрестанной, ожесточенной и невидимой борьбе подвижник приобре­тает неоценимый опыт, который непонятен всем, не идущим этим путем. Те, которые ви­дят в аскезе лишь мазохизм или мракобесие, куда как заблуждаются.

Но старцы говорят, что дьявол в по­следнее время поменял тактику, он пере­стал нападать на подвижников открыто и ослабляет их мирскими вещами. Каждая такая вещь изменяет дух подвижника, он становится слабее и удобнее для бесов­ских манипуляций. Единственным спасе­нием подвижников было кропотливое и неуклонное выполнение правила. Варсо­нофий не был сильным аскетом, но пони­мал, что на Ксилургу иначе нельзя, — лю­бое отступление от правила или устава — и в обороне появляется брешь, которой непременно воспользуется враг. Пару раз он позволял себе забыть о правиле, и по­следующие искушения напоминали ему о необходимости хранить его. Однажды его ранил большой кабан. Зверь выбежал из-за угла руин, когда Варсонофий, руга­ясь, осматривал разоренный животным огород, и неожиданно ударил его клыка­ми, похожими на маленькие бивни слона, прямо в бок. Вечером, как раз накануне, монах, сославшись себе на усталость, не выполнил положенное правило. И вот вам незамедлительный результат. При­шлось идти в монастырь и неделю ле­читься, а за это время кабан полностью уничтожил все посадки.

Наконец, самое сильное по своему воздействию страхование посещало мо­наха не реже раза в месяц. Он тогда обыч­но не мог уснуть и находился в погранич­ном между сном и реальностью состоя­нии. Сначала, предвещая искушение, по телу начинали бегать маленькие мурашки, волосы, казалось, становились дыбом, и чувствовался запах не то гари, не то гнию­щей листвы. Сердце билось неровно, ды­хание учащалось. И вот дверь аккуратно приоткрывалась. Из проема, словно из ад­ского чрева, в его келью медленно запол­зал большой разноцветный аспид и смот­рел на него своими умными, злыми и не­мигающими глазками-бусинками. Варсонофий всегда застывал под этим гипноти­ческим взглядом и считал красные и жел­тые кольца на его гладкой коже. Когда он заканчивал счет, змей приподнимал шею и открывал свою пасть, обнажая верхние ядовитые клыки. Варсонофий отчаянно закрывал лицо руками и слышал характер­ное шипение, после чего на тыльной сто­роне рук появлялись мелкие капельки рас­пыленного яда. Он начинал кричать и просыпался с ладонями на лице, на кото­рых выступала испарина пота. Это ужас­ное видение повторялось ежемесячно без каких-то существенных изменений.

Но этот аспид был не совсем демоном или нереальным существом, он, или, по крайней мере, такой же, жил в скитских развалинах, и даже кошки — видавшие всякое охотники — не решались напасть на него. Иногда он выползал погреться на солнце, подставляя лучам свою черную, в радужных кольцах, кожу. Он, как, впрочем, и другие змеи, не выказывал никакой аг­рессивности. Змеи становятся опасными в двух случаях: весной, во время брачного периода, и если ты чем-нибудь их обидел. Змея обладает очень мстительным харак­тером и может долго подкарауливать свое­го врага, чтобы потом неожиданно на­пасть на него. Лучше всего, если ты случай­но наступил или как-нибудь еще обидел змею, сразу убить ее, или она будет пытать­ся убить тебя, и, возможно, успешно.

Аспид был настоящим хозяином этих развалин, он передвигался царственно и неторопливо, в его глазах застыла холод­ная злоба ко всему живущему и какое-то непонятное торжество. Впрочем, змей ни­когда не переползал за пределы руин и жил в густом терновнике, вдали от тропы. Основную тревогу смотрителя вызывали маленькие и незаметные, но очень ядови­тые ехидны. Они заползали даже в храм и келью, прячась от жары, и были похожи на сухие палки песочного цвета. Легко мож­но было зазеваться и наступить на какую-нибудь ехидну, получив в отместку смер­тельный укус в лодыжку. Также в скиту встречались узкие длинные змеи, которых Варсонофий окрестил стрелками. Они имели удивительную способность прони­кать в самую узкую щель и ползти по дере­вьям между ветвей со значительной скоро­стью. И еще на Афоне встречались боль­шие черные гадюки. Отец Варсонофий ви­дел здесь все четыре разновидности ядо­витых афонских змей. Эти твари любят та­кие развалины, как в Ксилургу, потому что в подобных местах во множестве обитают серые и черные крысы — их основная пи­ща. Особенно опасной была трава рядом со скитом, она буквально кишела змеями.

Варсонофий проживал здесь уже че­тыре года, до этого он жил в Пантелеимоновом монастыре девять лет на послуша­нии просфорника — пек хлеб и богослу­жебные просфоры. Когда умер прежний смотритель скита, отец Варсонофий стал проситься у игумена на освободившееся место. Игумен на первых порах не хотел посылать молодого монаха, но, после того как понял, что никто больше не хочет туда ехать, дал свое отеческое благословение. И вот он живет здесь уже четвертый год в ти­шине, которую нарушают ночные страхо­вания и змеи.

Первым делом, переселившись на Кси­лургу, отец Варсонофий завел кошку Мар­ку и кота Барика. В посмертных вещаниях Нила Мироточивого он вычитал, что есте­ственными врагами змей являются кошки; в их когтях содержится яд, который пара­лизует нервную систему земноводных. Он недаром завел пару, желая вырастить не­большую кошачью стаю. Первый помет унесли орлы. Но уже через год в скиту бы­ло пять здоровых кошек. Наивные палом­ники, верящие, что на Афоне подлинно нет даже животных женского пола, всегда удивляются, откуда здесь столько котят. Варсонофий, улыбаясь, говорит им, что аист приносит. Потом, конечно, объясня­ет, что существует запрет на разведение домашних животных; он, главным обра­зом, касается мулов и другого скота, но на кошек обычно не распространяется.

Летом основным занятием Варсонофия было, в обязательном порядке, скаши­вать траву, которая непрестанно наступала на скит. Трава росла так быстро, что необ­ходимо было проделывать эту операцию ежедневно. Змеи любили ютиться в траве, скрывающей их от людских глаз и от предполагаемых жертв — крыс.

За четыре года кошки почти полно­стью разобрались с ехиднами и черными крысами и постоянно хотели есть. Варсонофий подумал, что пора бы монастырю прислать ему немного продуктов. Барик поймал ящерицу и грыз ее с хвоста. Ос­тальные крутились вокруг, пытаясь вы­рвать у него из пасти кусок

— Ну что вы, не можете попоститься, что ли? В Ниневии даже животные все, и те постились три дня! А вы? Эх!

Кошки и не думали поститься и тер­лись у его ног, выпрашивая пищу. Варсоно­фий взял в руки косу и начал молотком от­бивать лезвие. Ему нужно было покосить траву рядом с развалинами братского кор­пуса. Он приготовил орудие и двинулся к месту, нащупав в кармане подрясника пу­зырек с водой.

Это была не простая вода, но в какой-то мере «волшебная» — аспидо нэро. Варсонофий лично ходил за ней в Великую лавру. Раз в четыре года там проводится необычный молебен: в чан с водой опуска­ют небольшого бронзового дракончика, и молящиеся могут видеть, как вода в чане начинает как бы кипеть. После проведе­ния обряда эта вода приобретает чудодей­ственные средства, и монахи многие века используют ее при змеиных укусах как противоядие.

Варсонофий всегда носил этот пузы­рек с собой. Конечно, еще сам Петр Афон­ский наложил на местных змей заклятье, чтобы те не смели нападать на людей, и действительно, таких нападений на Афоне чрезвычайно мало, но все же береженого и Бог бережет.

Покосив траву, Варсонофий вдруг ус­лышал шум в глубине развалин. Заинтере­совавшись, он отложил косу и перелез че­рез остов стены. То, что он увидел, порази­ло его воображение — три кота во главе с Бариком напали на местного хозяина ру­ин — аспида и начали рвать его на части. Змей неожиданно вырвался и быстро по­полз прямо к монаху, выгнул шею, припод­нялся и зашипел, распыляя на расстоянии ядовитую жидкость. Варсонофий ин­стинктивно закрыл ладонями лицо и по­чувствовал на них капельки липкого яда. Кошки же догнали свою жертву и стали бить ее передними лапами по голове, что­бы оглушить. Через минуту они уже разде­лались с аспидом и делили добычу. Посмо­трев на довольных урчащих животных, рвущих безжизненное тело змеи, Варсо­нофий пошел мыть руки. Он также выпил и аспидо нэро, потому как был наслышан об опасных свойствах яда аспида.

Вечером, окончив правило, Варсоно­фий ощутил в своем теле сильный жар и ухудшение самочувствия. Он закрыл на ключ келью и грузно лег на постель. Серд­це билось аритмично, и монах обнару­жил, что мышление у него спутанно и ха­отично. Бред захватил сознание, Варсо­нофий понял, что яд змеи все же начал действовать.

Стены кельи из прямых превратились в волнообразные, дверь приоткрылась, и за ней зачернела глубина преисподней. Он посмотрел в эту непроглядную тьму и увидел старого знакомого, аспида, отчаян­но извивающегося в безвоздушном прост­ранстве. Его красные и желтые кольца не­возможно было сосчитать. Странный го­лос из пустоты позвал: «Даниил!»

В ответ был лишь крик бесконечной боли; один такой крик способен довести до сумасшествия. Парализующий вопль, спрессованный вечным отчаянием, уси­лил сердцебиение отравленного монаха в два раза. В голодной тьме показалась еще и фигура бледного монаха восточной на­ружности. Вместо клобука на голове у него было некое подобие короны из костей. Его лицо было зеркалом страстей: злоба, влас­толюбие, жадность беспрестанно сменяли друг друга, словно вороны, дерущиеся за кусок брынзы. Варсонофий не понимал, что вокруг творится; не было ничего, кро­ме чувства собственного одиночества.

Затем он увидел, как аспид обвился во­круг шеи протестующего монаха и стал его душить. Монах обеими руками схва­тился за змея и пытался освободиться, его лицо искривилось от отвращения и беспо­мощной злобы; и вновь странный голос позвал: «Даниил!»

Змей напрягся и сдавил свои кольца, затем рванулся и полетел прямо в бездну, которой не было конца и откуда уже не было возврата. Вместе с ним улетел и Да­ниил. Через некоторое время Варсонофий увидел дюжину воинов в латах и средневе­ковых доспехах, которые приходили в его снах и яростно били мечами о треуголь­ные щиты; их лица были закрыты забрала­ми. Старший из воинов спросил осталь­ных: «Барьер разрушен?»

Другие бойцы утвердительно завыли и снова стали стучать кривыми мечами о щиты. Старший удовлетворенно проры­чал: «Тогда все в бой!» Демоны приняли бо­евое положение и встали в строй. Потом они сомкнули щиты и пошли в неизвест­ном направлении. Дверь кельи закрылась.

Когда Варсонофий проснулся, он чув­ствовал себя более чем плохо. Пролежав до следующего дня, он понял, что надо пробовать добираться до монастыря. Еле доплетясь до заградительного поста, кото­рый стоит на дороге в Ватопед, монах по­звонил в Пантелеймон, и монастырь при­слал за ним машину. На следующий день его срочно отвезли в Салоники, где ему сделали переливание крови и провели ан­титоксическую терапию.

Через неделю ослабевший Варсоно­фий вернулся в монастырь. Его вез с Сало­ников шофер отец Никанор, который, ободрив его, грустно заметил:

— Ты знаешь, что в России произошло?

— Что?

—Раскол, отец! — Никанор тревожно сжал баранку. — Около двухсот тысяч че­ловек верующих официально отказались поминать Московского патриарха, эти люди захватили массу приходов по всей стране и не собираются их оставлять. Пре­зидент по телевизору уже выступил с обра­щением, призывая народ к порядку и вза­имному пониманию, но раскольники без боя сдаваться не намерены. Они требуют от государства, чтобы их признали закон­ным религиозным объединением и оста­вили за ними все захваченные храмы. В противном случае обещают идти на край­ние меры, вплоть до самосожжения. И все из-за каких-то кодов, новых паспортов и прочего. Большая трагедия!

Машина тряслась по дороге, и Варсо­нофий, пытаясь осознать услышанное, глядел на засушливый греческий пейзаж.

—  Да, это действительно катастрофа. И давно?

Никанор с секунду подумал:

—  Вроде бы, в тот же день, когда тебя в больницу повезли. Да, точно, это был по­недельник.

Варсонофий закрыл глаза. Память вновь приоткрыла свою книгу, богато ил­люстрированную ночными кошмарами. Аспид уносил в бездну свою очередную жертву. Демоны яростно били мечами по треугольным щитам, требуя войны.

И война началась.