Чудеса чеченской войны

Я подполковник Маньшин Антон Леонидович. По милости Своей дал мне Господь служить в зонах боевых действий в Ичкерии. Чем хотелось бы поделиться с вами? Хотелось бы мне поделиться той болью, которую Господь дал мне пройти. Я брал благословение у своего духовника отца Валерьяна – стоит ли обращаться мне к воспоминаниям? Делиться ли своей болью с ближними? Отец Валерьян сказал: «Делись своей болью. Люди неверующие придут к вере, а верующие будут за тебя молиться»

При выходе из Грозного есть населенный пункт Михайловское. В феврале моя боевая группа выполняла задачу ГПЗ. ГПЗ — это главная подходная застава. Действует на удалении полутора километров от основных сил и выполняет функцию разведки, то есть выявляет противника, его мощь, потенциал, входит с ним в соприкосновение. На выходе из Михайловского мы попадаем в засаду — ни мы их не ожидали, ни они нас. Бой длился минут пятнадцать–двадцать, не больше. Я по радиостанции сообщил, что вступил в бой с противником, которого уничтожил. Людей строю. Считаю — 29 бойцов, одного не хватает. И кто-то плачет со стороны первой машины. А мне бойцы говорят: «Товарищ лейтенант, Саши-механика нету. Может, ранило его?» Я бегу на плач. В голове у меня что угодно. За два с половиной месяца штурма Грозного я потерял одиннадцать бойцов, одиннадцать ребят. Поверьте, это очень тяжело — терять бойцов, особенно если они гибнут у тебя на руках. Подбегаю, он сидит на корточках, держит руку на уровне живота, и плечи у него вздрагивают, он плачет буквально навзрыд.

Видимо, когда он вылезал, его снайпер и зацепил. Беру его за плечи, хочу придать горизонтальное положение. Вижу: он держит перед собой такой большой, величиной с ладонь, восьмигранный крест медный. Пятнадцать миллиметров толщиной. Я помню этот крест. Потому что он носил его у сердца, в нагрудном кармане. Доставал его перед боем, осенял свою машину этим крестом — пошепчет, поцелует крест — и эта машина была единственная, не подбитая ни разу. И вот он держит крест на уровне груди, и в кресте, прямо в теле Господнем, торчит пуля — семь шестьдесят две. Из снайперской винтовки она рельсу навылет пробивает. Любой бронежилет насквозь пробивает! А в этом кресте пуля застряла. Господь воочию спас жизнь бойцу, который имел веру, мало-мальски тлеющую в сердце. А крест был у сердца. Подчеркиваю, пуля шла — понимаете куда? И если бы не крест, Саша передо мной не сидел бы живой. А Саша сидит, смотрит на это чудо и плачет, как ребенок. Саша стал замкнутый после этого. Уединялся часто: в горы уйдет, станет на колени и молится перед этим чудесным распятием. После получил награды, уволился и через год прислал письмо.

Есть в Рязанской области Иоанно-Богословский монастырь. Он был там послушником, потом принял постриг. В этом монастыре и возносит сейчас свои молитвы. Вся моя жизнь — перед вами. Если я жив, значит, Саша молится. В это я глубоко верю. В феврале 1995 года моя группа выполняла задачу по блокированию и удержанию чеченского государственного университета. Этот стратегически важный объект переходил из рук в руки раза два-три. Чеченцы выбивали, мы выбивали... Рота нас оставила, ушла на другую боевую задачу. И вдруг атака противника — с силами, превышающими наши раз в десять. Мы понимаем, что не удержим позицию, и по радиостанции нам дают команду оставить ЧГУ. Я со своими бойцами — шесть человек — должен оставаться в зале и прикрывать отход группы. Группа отбывает, и кольцо окружения замыкается вокруг нас. Через полтора часа боеприпасы, сами понимаете, заканчиваются. Бойцы в проемы окон стреляют одиночными, чтобы только противник не приблизился, просто чтоб попугать. Еще через полчаса четверо бойцов погибают. А пятому, Саше Воронцову, осколками от мины отрывает ноги, обе выше коленок. Я ремнями от своего автомата и Сашиного перетянул обрубки, чтобы он просто кровью не истек. В груди у него торчит осколок величиной с кулак.

Если вынуть этот осколок, он просто сразу умрет. Этот осколок предназначался мне. Саша меня собой закрыл и осколок получил сам. Лежит у меня на руках, на мне ни царапины, я только в его крови. Он плачет: «Наши вернутся к нам? Не могут же они нас оставить...» Я его уговариваю-успокаиваю, говорю: «Да. Ты не переживай. Все будет нормально. Мы выйдем отсюда. Нас не оставят здесь так». Минут через десять–пятнадцать Саша испустил дух. И последний его вздох был со словами: «Помолитесь за меня, товарищ лейтенант». Забыть это очень тяжело. Забыть его глаза. Сине-голубые глаза, устремленные в пробоину крыши, в синее небо. Только его глаза были в сто крат чище. Я взял Сашу на руки — этот обрубок святого воина! Взял автомат к себе за спину. Поверьте мне, я готов был вынести всех пятерых. Но у меня физически не было сил. Я взял только его одного. Чеченцы выпустили нас. Среди них есть тоже воины благородные. Они увидели, что происходит, создали такой коридор. Стреляли вверх, в воздух, когда я выносил Сашу. И вот я минут сорок нес его на руках по Грозному. Меня вел снайпер чеченский, потому что я за спиной слышал выстрелы. Нес я его, плакал, как ребенок, молился молитвами, которые знал.

Донес Сашу до батальона. Комбат встретил меня, очень удивился, что я жив остался. Но он не виноват был, просто задача была такая: выйти из ЧГУ, и никто не планировал, что кольцо сомкнется неожиданно. И что мы вшестером останемся там. Потом, как приятель, обнял меня: «Тебя, Антон, мы уже похоронили». Я стал убеждать комбата, что нужно обратно взять ЧГУ. Чтобы вытащить четверых бойцов, которые там лежали. И через час мы взяли ЧГУ опять. У нас не было такой боевой задачи, но мы это вопреки решению старшего начальника сделали. Зашли в рекреационный зал. Было страшно смотреть на это. Все четыре лежали обезглавленные. Даже над трупами поиздевались. Царство им Небесное. Вечная память. Был у меня снайпер. Много свалил он духов. Но молитву читал — и вот он жив остался. Прошел год–полтора. Я в университет поступил. В октябре 1998 года у меня была практика: судебное заседание. Я должен был присутствовать на судебном разбирательстве. Такое практическое занятие. А что там студенты делают на этих судебных заседаниях? Спят, конечно. Ничего не слушают, не вникают. Я тоже так аккуратненько пристроился в уголке. Идет суд. 105-я статья — убийство. И р-р-раз! Слышу — ухо режет — Александр Воробьев! Я встрепенулся. Смотрю, на скамье подсудимых — боец мой. Снайпер. Я к нему.

Сидит человек буквально потерянный. Он войну прошел, и должен бы уметь владеть собой. А он в такой депрессии, что, увидев меня, упал в ноги, за решетку схватился и: «Командир! — говорит. — Я погибаю». И рассказывает мне через решетку. Как приехал он в деревню свою. Герой Чечни. А на него там всем буквально наплевать. Больная мать, больная сестра, и он, кроме как убивать, ничего не умеет. И вместо того чтоб в церковь пойти, киллером устроился. Четыре задания выполнил, пятого не добил. И так его нашли. Я к судье, говорю: «Такая вот у человека ситуация вышла. Боец мой. Ты его судишь». Судья говорит: «Слушай, Антон. Я по-человечески хоть сейчас его оправдаю. Но люди меня просто не поймут. Верховный суд, апелляция... Ладно. Что-нибудь придумаем». Второе слушание. Прокурор. Обвинение. Защита. Адвокат отстрелялся, не может ничего больше, ну никак — четыре убийства. Грозит ему восемнадцать лет. И судья выносит решение: «Три года». Взял на свой страх и риск и скосил с восемнадцати до трех лет, и из них год условно. Там прокурор на моих глазах волосы на себе рвал. Пеной исходил. «Я буду жаловаться! — говорил. — Незаконное решение!» А результат-то какой? Отправили его на Дальний Восток отбывать, и он пишет мне: «Товарищ командир, в общем, так и так, с вашей помощью я устроился так хорошо! В зоне церковь. Каждый день туда хожу. Исповедуюсь, причащаюсь. Я такой мир душевный ощущал только в Чечне, когда читал те молитвы, которые вы нам дали. Мир душевный я нашел в тюрьме!»

Через год попадает он под амнистию как имеющий государственные награды, выходит. Год отсидел, а дали-то три! И сейчас он монах в одном из монастырей. Начало февраля 2000 года. Вторая Чечня. К нам в батальон приехал наблюдатель — полковник Роджер Бауэр, ветеран Вьетнама, войны с Ираком. Такой маститый пехотинец. Прибыл к нам, чтобы смотреть, как мы справляемся, нет ли мародерства, не глумимся ли над пленными и т. д. То есть он приехал учить нас воевать: как надо правильно. Был у нас три дня. Такой строгий, русский язык знал, на ломаном, но разговаривал. И вот что за эти три дня произошло. Первый день он такой серьезный, потому что полковник. Я, командир батальона, — какой-то вшивый капитан, вообще непонятно кто. А он... Серьезный... И вот под вечер мы накрыли столик: чарочки стоят, питие, яствие наше. Что там, много надо, что ли? — Ну, давайте, Роджер, садитесь. — Не... Я не пью. — Ну, не пьешь, нам больше достанется. Разлили первую стопку: «За славу России!», вторую, третью: «Всем, кто не с нами, Царство Небесное!» А на четвертой он не выдержал, пристроился. Одну ему налили, вторую, третью — все, язык развязался. «Ой, — говорит, — ребята...» И сразу начал спрашивать по поводу зарплаты нашей. «Сколько, сколько вы получаете? Какие такие бешеные деньги?» Леша говорит: «Тыщу баксов». Нужно было видеть Роджера, у него челюсть отвисла: «Сколько?!» — «Тыщу баксов». В пекле войны тысячу баксов! «У меня, — говорит, — в первую иракскую войну не то что командир батальона — рядовой! — четыре с половиной тысячи долларов получал». Дело не в этом. Одному подразделению в Ираке не привезли туалетной бумаги, и они отказались воевать. Все на матерьяльщине. Духу никакого.

Ну, а третий день — вообще уникальный. В четыре утра должна быть разведка. Задача: выйти на позицию духов, взять языка, довести информацию до своих и вернуться обратно. На все дается час. Если больше часа, могут заметить, накрыть огнем. На трех БМП съезжаем с передовой. Роджер просится с нами. «Нет, Роджер, — говорю, — не получится». Но он связывается со своими, звонит командиру полка. Оттуда нам: «Не хватало еще конфронтации с американцами! Возьмите!» Ладно. Сажаем его на третью машину БМП. Четыре утра. Нейтральная полоса — пятьсот метров. Перед нами батальон духов. «Ара» назывался этот батальон. В переводе — «белый волк». Спешиваемся, на брюхах ползем к противнику. Стараюсь контролировать ситуацию. Но этот Роджер Бауэр, он у меня вылетел из головы. Мне главное — бойцы. Чтобы пятнадцать моих ребят были живы, здоровы и выполнили боевую задачу. Двух духов взяли. Возвращаемся обратно. Считаю людей — все на месте, а Роджера нет. Международный скандал, полковник морской пехоты сгинул в горах Ичкерии. Что делать-то? Бойцы переживают еще больше, чем я. Они за меня переживают. Нагоняй-то я получу, как командир. Они: «Товарищ капитан! Не обращай внимания, сейчас что-нибудь придумаем». Я: «Принимаю решение! Волочков, Иволин, Каспаров — со мной, остальные — здесь». И вот до семи утра пятьсот метров нейтралки с тремя бойцами обшариваем ползком. Огонь идет уже от противника. Я думаю: «Не дай Бог, ранило парня. Он, бедный, лежит на поле боя, мучается». Подползаем уже к позиции. «Господи, — думаю, — что же будет?» Вдруг слышу хохот гомерический! Бойцы смеются.

В окоп заползаю: «Что случилось?» Ко мне бойцы подбегают: «Товарищ капитан, так ведь все нормально! Нашли мы его», — и смеются. «Где?» Идем по траншее. Перекрытая щель. В обнимку лежит Роджер Бауэр с бутылкой водки. В обнимку! Пустая бутылка водки, он ее всю выдул! В сладком сне. То есть он даже до позиции не дошел, сдрейфил, упился и лежал спокойно спал. И я такой счастливый: «Господи! Слава Тебе! Есть Ты на свете!» Финал. Приехали офицеры штаба полка, чтобы Роджера забрать. А он утром никакой. Трезвеют они медленно. Роджер даже седалище не может поднять от постели, падает! Я к истопнику: «Чего бедный полковник мучается. Помоги ему». И он, солдат, офицера морской пехоты одевает. Как ребенка! Шапочку, пиджачок, кучу регалий, планки какие-то. «Товарищ полковник, — солдат к американцу, — товарищ полковник, вы здесь аккуратненько... Здесь печка, вы здесь не обожгитесь!» Боевая БМП подъехала. Он, конечно, говорит: «Сам залезу». Я стою, рядом — Леша Иволин. И тут Роджер Бауэр падает на колени, мне поклон земной, погоны с себя полковничьи срывает: «Я, — говорит, — ребята, здесь с вами рядовым солдатом останусь. Возьмите меня к себе. Я с вами рядовым воевать буду!» А мужик оказался хороший. Потом, когда Леша был тяжело ранен (ранение в спину, парализована правая нога), он что обещал, все сделал. Мои ребята связались с ним, он денег прислал на операцию. Много денег. Леша подлечился. Боевое братство существует.

Сердечно благодарим альманах «Братина» за помощь в получении текста